Елена Малиновская - Навий день (СИ)

Скоро ли, долго ли, но матушка у Марфы совсем поправилась. Забегала, захлопотала по хозяйству. А девушка все печальнее и печальнее день ото дня. Не выдержала мать ее, на разговор вывела. Та отпираться не стала. Обо всем без утайки Марфуша поведала. И про дедка странного, и про договор с ним. Закручинилась матушка. И хочется доченьке помочь, ан не знает, чем. Погоревали, бедолажки. Неделя обрядов уж не за горами. Самые нетерпеливые сватов рассылают. Вскоре и Марфе за уговор свой отвечать придется.

С утра Марфе неможилось. То в жар, то в холод бросало — сегодня гостей ждать. Не выдержала — в лес побежать вздумала. Там от неведомого схорониться решила. Но только за порог ступила — зазвенели бубенчики за околицей. Сваты приехали.

Красавец в избу вошел. Марфа ахнула. Косая сажень в плечах, высоченный — в притолоку упирается. Кудри светлые, а глаза — чернее ночи. Глянул на девушку — у той сердце затрепыхалось. А за спиной люди толпятся, дары в избу затаскиваются. И камни дивные, что сами в ночи горят. И обрезы тканей богатых. И наряды всяческие, в каких только знатным ходить пристало. Онемела от восхищения Марфа. А парень стоит, ею любуется.

— Пойдешь за меня? — наконец спросил.

Матушка кулаком в бок толкает — чего, мол, молчишь, соглашайся быстрее. А Марфа закручинилась. Посмотрела на богатство, у ног ее сваленное.

— Нет, — ответила. — Другому я обещана. С другим век куковать мне.

— Любишь его? — загневался парень.

— Как мужа уважать буду, — твердо сказала Марфа и украдкой носом шмыгнула. — О любви у нас уговора не было.

Улыбнулся молодец, от души рассмеялся. Раз — и нету его. Дедок знакомый стоит, кулаки в бока упер и хохочет. И сватов нет. И дары сгинули. Вместо самоцветов — гнилушки болотные валяются, вместо ткани — водоросли буреют, а про наряды и говорить не стоит. Мерзость склизкая какая-то под ногами чавкает.

— Дюже ты меня обрадовала, доченька, — говорит дедок. — Ежели бы от слова данного отказалась — уйти бы тебе вслед за мной, с кикиморами танцевать да жабам подквакивать. А так не трону я тебя. Более того — награжу. Коли обидит кто — меня кликай, дедку.

А опосля и сгинул. Год с тех пор прошел. Никто с тех пор Марфу с матушкой не мучил. Толки ходили, но на каждый роток платок не накинешь.

Влюбилась Марфушка. В сына деревенского старосты. Пригожий парень уродился. Да и ее никогда не задевал. Случайно с ним на роднике встретились. Словом за слово зацепились. Пока Луна на небе не появилась, не разошлись — все наговориться не могли. А там и вовсе неразлучными стали. Все Лар у Марфушки пропадал, по хозяйству помогал. Матушка нарадоваться не могла. И сплетни сами собой утихли. Даже кумушки язычки острые прикусили. Кому охота с будущей снохой старосты лаяться.

Марфа спать собиралась. Камешек тихонечко в окошко звякнул. Девушка подхватилась, шаль теплую накинула и на улицу к любимому выскочила. Стоит Лар — печальный. В сторону Марфы не смотрит совсем. За руку взял, за околицу повел. Смело за ним девушка пошла. Разве можно чего рядом с ненаглядным опасаться. Только дома жилые миновали — подкрался кто-то сзади, мешок на голову накинул. Дальше и говорить противно.

Многое пришлось в ту ночь Марфе пережить, да только честь свою навеки она потеряла. А уж слов каких в свой адрес наслушалась — и не пересказать. И про зазнайство ее несусветное, и про обычаи, которые не она придумала, но она нарушать вздумала. И про то, что негоже отрепью приличным людям перечить да на видных женихов заглядываться.

Светало уже, когда Марфу отпустили. Лишь напоследок волосы подпалили и тавро на плече выжгли, как скот метят, чтобы все ее позор видели. Завоняло горелой плотью, но девушка не вскрикнула даже от боли. Лишь губу до крови прикусила и на Лара в упор посмотрела. Тот смутился, но перед дружками бахвалиться начал — как ловко простушку вокруг пальца обвел. Встала Марфа, подол отряхнула, домой побрела. Шла — спину прямо держала, будто кол проглотила. Пришла — прямо у порога рухнула, зверем раненым завыла. Матушка кругами бегала-бегала, а потом рядышком опустилась, в голос зарыдала.

Неделю Марфа пластом лежала. Молчала. Глаза слезами горючими сожгла. Потускнели ее очи. Потом нож у матери потребовала. Та заартачилась сначала, за дочь испугалась.

— Радости такой нелюдям не доставлю я, — сухо кинула девушка.

Начисто косу опоганенную тупым ножом перепилила. В мужскую одежду переоделась, мать с пути отстранила да в лес ушла.

В Навий день, когда принято всех усопших поминать, прокатилась по деревне волна пожара. Все стихия на своем пути слизнула, уничтожила. Даже вода была против нее бессильна. Будто еще шибче костер подпитывала.

Только два дома огонь не затронул, по дуге обошел. Мать Марфы пожалел да семью старосты деревенского.

Много тогда народа погибло. В какой семье все сыновья сгорели, в какой — покалечились. Ох, горе-то какое. И еще странно — из животины домашней и кошка усов не опалила.

Ходил Лар чернее ночи. Все о Марфе пытался вызнать. Даже к матери ее с вопросами подходил. Плюнула та ему в лицо, тот лишь утерся. Потом сгинул.

Через пару дней его нашли. На осине повесился. Прямо у того места, где над Марфой измывались. Рядом берестянка валялась с одним лишь словом накарябанным: «Прости». После того случай староста матушку Марфы из деревни выгнал.

— Нечего нам нечисть приваживать, — сказал. Та и не расстроилась, вроде. На том спасибо, что на кострище живой не положили. Собрала узелок маленький и по тропке в чащобу побрела. Больше от нее ни слуху, ни духу не было.

Дурное быстро забывается. Отстроилась деревушка, бабы деток нарожали. Но пошла с той поры примета одна. Ежели обидит кто девицу невинную, надобно в канун Навьего дня на старое пепелище сходить. Там, под осиной, чьи листья даже в безветрие трепещут, костерок махонький разложить. Ладони в пламя окунуть да Марфу покликать. Коли сердце твое чисто, откликнется девонька на просьбу, покарает охальника.

И разгорится пожар возмездия.