Андрей Кокоулин - Северный Удел

— Н-но!

Щелкнул кнут.

— Господин Кольваро! — крикнули вслед.

— Тпр-ру! — сказал Майтус.

Скрипнули, останавливаясь, колеса. Пассажир вновь поднял шторку.

Хозяйка постоялой избы, кланяясь, подавала завязаный узлом клетчатый плат.

— Примите, пожалуйста, от нас с сыном.

Прямо на исподнее она накинула подбитую мехом кацавейку.

— Что это? — спросил пассажир.

— Яички. Хлеб. Немного кровяной колбасы. Огурчики соленые, — хозяйка сподобилась на неловкий книксен.

— Хорошо.

Узелок перекочевал в карету, приткнулся к саквояжу. Пассажир, кивнув, хлопнул дверцей. Медленно-медленно, подрагивая, поплыли назад двор, сосредоточенно копающийся в портках Гиллигут, курицы и лопухи. За низким забором с воротами потянулся луг.

— Н-но!

Дребезжа рессорами, карета покатила быстрее.

Пассажир поправил под собой подушки. Нетряских дорог впереди не намечалось, наверное, до самого Леверна.

Хмурое, непроспавшееся небо. Кромка далекого леса. Тонкая малиновая полоска зари.

Нет, пейзаж пассажира совершенно не впечатлял. Но он не спешил отворачиваться, дожидаясь поворота и вестового столба.

Восковой человечек у него под ногами орудовал, распахивая потайной лючок в днище. Сдвинулась заслонка, в отверстии замелькал серый песок.

— Подожди, — сказал пассажир.

Карета чуть накренилась, на задах брякнул железом сундук, примятая колесом трава сбрызнула стекло росой.

Поворот.

— Сейчас.

Человечек кивнул и прыгнул вниз.

Конечно, такие предосторожности, скорее, излишни, но…

Почему-то пассажира не оставляло чувство, что такой вроде бы безобидный Гиллигут вполне может работать «линзой». Или вот в узелке…

Прихватив лючок незаметным крючком, пассажир придвинулся к плату. Сняв перчатки, поводил над ним рукой. Отклика чужой крови, обычного для меченых или чарных вещей, не было. И на том спасибо.

Узел поддался легко.

Хм, действительно огурцы, яйца, колбаса. Краюха хлеба. Хотя нет…

Откатившееся яйцо пассажир взял двумя пальцами.

Остроумно. Яйцо мечено не было, но вот курица, его снесшая… Что ж, кто-то теперь знает, сын Аски Кольваро, Бастель, всего в двух днях пути от дома.

Пассажир улыбнулся.

Одно ловкое движение — и яйцо, вылетев из дверцы и кувыркнувшись в воздухе, исчезло в траве.

А нечего.

На чем он там остановился? На дяде Кериме?

Пассажир прислонился к боковой стенке под лампой. Казалось, что он задремал. Но это было обманчивое впечатление.

«А у нас все по-прежнему, — развернулось в памяти письмо. — Матушка засадила южную часть сада розовыми кустами. Я писал тебе уже о них? Нет? Ну так слушай, к кустам, конечно же, понадобилась беседка, к беседке, само собой, — павильон, к павильону — ты же знаешь матушку! — „небольшой“ домик. „Чтобы смотреть на розовые кусты“. На одно только и уповаю — на матушкину забывчивость.

Пан-Симоны и Ведены навещают регулярно.

У Пан-Симонов какой-то там ремонт, так все их многочисленное семейство, братья, сестры, дети, дядья, у нас чуть ли не поселилось. Ради приличий я себя, конечно, сдерживаю, но в глубине души, сын, тороплю дожди. Просто-таки истово. Закроем сезон, переедем в город, и никаких Пан-Симонов до весны.

Кстати, этим годом удивительно, но все окрестные имения заселены. И Готтардовское, и Шептуновское даже. Вроде и не жаркое, не душное лето, а местной высокой крови, видимо, природы захотелось. Пасторалей. Воздуха.

Готтарды по пятницам балы дают. Иллюминация, доложу тебе! Кровь туда, кровь сюда, големы на палашах бьются, огненные змеи летают. Огни! Сестру твою раз с провожатым отпустили, так теперь чуть ли не ежедневно истерики закатывает. Ах, ах, хочу снова, к молодым гаррусам, к статным блезанам!

А я, признаюсь, подсел на „чечетку“.

Простенькая вроде бы игра, пары, старшинство, один „шут“, обмены вслепую, сбросы, но ухо нужно держать востро…»

Пассажир отвлекся.

Карета пошла тяжело, дважды сухо щелкнул кнут. За оконцем зазеленела болотина. Зачавкали копыта лошадей.

Пассажира затрясло на гати.

— Гуафр! — выругался он по-ассамейски, упираясь ладонями в боковые стенки.

Что-то крикнул сидящий на козлах Майтус.

Рискуя вывалиться, пассажир приоткрыл дверцу:

— Что? Что ты сказал, Майтус?

— Я говорю, потерпите, скоро кончится.

— Надеюсь…

Пассажир подложил под себя выскочившую подушку. Хуже, чем верхом, гуафр! Всю душу так вытрясешь…

Майтус запел.

«А еще, сын, что-то в Уделе стало беспокойно. По концу весны за Бешеным ручьем обнаружены были три пустые деревни. Ни людей, ни скотины. И никто не знает, куда они делись. Во всяком случае, за ручей они не переходили, их бы видели. Расследование…»

— Ай!

Карета подскочила чуть ли не на локоть, и пассажир влетел в потолок макушкой. Гостинцы из плата попрыгали под ноги.

«…ничего не дало, да и не понравился мне присланный дознатчик, больше, говорят, в трактирах сидел, кудрявый такой, рослый, с пустыми глазами. Чего он там в докладе понаписал, не знаю, но, чую, ничего путного, поскольку туда на заселение к середине лета пришли высоким повелением новые семьи, вроде как беглые от засухи с западных земель.

И пока, кажется, живут…»

Пассажир закусил губу. Все-таки очень странный переход от «чечетки»…

Аски Кольваро ничего не делал просто так.

Может, как раз с этой истории и начать? Съездить на Бешеный ручей? С другой стороны, как это соотносится…

Карету перестало наконец трясти. Под колесами заскрипел песок.

Пассажир с облегчением выдохнул, устроился на сиденьи поудобней, затем, нагнувшись, по-добрал продукты с пола. Раздавленный случайно огурец выкинул.

Как же это соотносится?

Надо было думать. И серьезно. Поскольку неделю назад Аски Кольваро, шан Северного Удела, отец, бесследно пропал, спросить стало не у кого.

Тайнописью же, которая открывалась только родственной крови, было написано всего три предложения.

«Не доверяй никому, кроме Майтуса. Он — „кровник“. Возвращайся немедленно».

Глава 1

— Бастель!

Дядя Мувен был рад мне.

Действительно рад. Наверное, оттого, что упредил всех, поймав меня в зале левернской гостиницы.

На нем был коричневый дорожный костюм, новенький, с иголочки. Через руку была перекинута рыжеватая накидка. Франтоватая трость выглядывала из подмышки костяной конской головой.

— Здравствуйте, дядя, — сказал я.

Я был серьезен и сдержан. Видно было: думаю о пропавшем отце.

Мы обнялись.