Виталий Сертаков - Мир уршада

— Окна, живей открывайте окна! — кричали позади. Выходит, в нижнем зале не одна я знала, как выпускать бесенят.

Привязанные в углу сторожевые гиены Гор-Гора исходили слюной, гремели цепями и бессильно царапали кладку, пытаясь освободиться. Кто-то упал на колени, громким шепотом призывая Милостливого. Горели лавки и кресла. Из осевшей буро-зеленой кучи выкатились последыши. Бледно-розовые, почти безволосые, похожие на пигмеев с Плавучих островов, они шустро расползались, угадывая свободу по потокам свежего ветра. Воняло горько-сладко, карамелью и тухлятиной. Толпа расступалась, отважные мужчины запрыгивали на столы, лишь бы ненароком не коснуться беса. Мои смелые мальчики тоже лязгали зубами, но не бросали госпожу. Недаром мой пропавший супруг набирал охрану на детском невольничьем рынке Великой степи. Он отрывал годовалых крепышей от сосков их чернокожих матерей, чтобы они даже не успели выучить язык своей родины. Мои всадники, Тонг-Тонг и Хор-Хор, стоили каждый сотни рабов. Они боялись только тогда, когда боялась их госпожа.

Еще одна песочная мерка — и от уршада осталось то, что по своду Кижмы принадлежало теперь владельцу гебойды. Лучше бы сахарная голова растеклась на скотном дворе или хотя бы на верхней галерее. Тогда над ним не было бы крыши, и Гор-Гор не получил бы право на подарок.

Когда я увидела это, то сразу поняла, что подарок должен принадлежать мне.

Рахмани ждал эту вещь, и мой пропавший муж ждал чего-нибудь в таком духе, и Слепые старцы из склепа рисовали невидимыми перьями на серой паутине нечто похожее. Но сильнее всего ждала эту вещь Мать Красная волчица.

От председателя ждали знака храбрости. Гор-Гор прошел по дымящимся доскам пола, и подошвы его сапог тоже задымили. Гор-Гор набросил на руку полотенце и вынул из золы алый камень с хрустальным глазом. После чего служки залили водой огонь, настелили ковры и принесли новые кресла. Гор-Гор снова ударил в таз, но торги еще долго не начинались.

Страх пришел в город Бухрум, и смрад его дыхания теперь не скоро выветрится с улиц. Утром на базарах толпы будут бормотать о притаившихся последышах, и уши станут красными от обилия влившихся в них лживых слов.

Пользуясь суматохой, я приказала всадникам ждать меня внизу, а сама поднялась по винтовой лестнице к покоям Гор-Гора. Ворота во внутренний двор не заперты, по обычаям гостеприимства, но под лестницей скучают гиены. Они вздрагивают плешивыми мордами, скалятся, сверкая желтыми плошками в темноте. Я негромко рычу в ответ, превращая их сытую стадную смелость в труху. Глупый вожак прыгает и, скуля, отползает в темноту. В его мокром носу застряла отравленная заноза. Он не умрет, но будет мучиться несколько песочных мер. Остальные гиены приседают на полусогнутых лапах. Их наглость борется с трусостью.

Ненавижу любые стаи.

Узкая лестница, выточенная из позвонков морской рыбы Валь, а наверху — балкончик без перил, чтобы легче было сбросить врагов или собственных взбунтовавшихся слуг на булыжник двора. В узких окнах внутренней гебойды — треугольники цветного хрусталя, оправленные в бронзу. Молочные стены шестиугольной башни украшены тысячами повторов, начертанных синей краской, которую выжимают из морской травы. В Горном Хибре вера не позволяет мастерам кисти рисовать людей и прочих живых тварей; их синие узоры, даже самые искусные, навевают на меня тоску.

На балкончике без перил ждали два полуобнаженных, намазанных жиром раба. По обычаю внутренней страже не положено метательное оружие, чтобы не могли повредить господину. Их оружие — перчатки с зашитым металлом и загнутые шипы на ручных и ножных браслетах. За левую лодыжку каждый из них был прикован цепью, а цепи тянулись из дыр в стене. Когда Гор-Гору надо, чтобы гости свободно проходили в его покои, с той стороны крутят ворот, и цепи растаскивают рабов в стороны от высокой узорчатой двери. При виде женщины, даже одетой в чадру, ноздри обритых невольников раздулись, как у племенных быков.

— Мне немедленно нужно увидеть председателя.

— Эфенди занят.

— Передай ему, что Марта, супруга дома Зорана Ивачича, покорно просит председателя принять от нее женскую награду…

Я говорю с невидимым тонкоголосым человечком, прячущимся за занавешенным окошком в двери. Скорее всего, один из евнухов-ключников, имеющих право на вход в женскую половину. Желтокожие невольники с ворчанием раздевают меня глазами. Синие узоры внутренней башни дробятся в чадном пламени светильников. Под изгибами костяной лестницы ручные гиены точат когти о булыжник. Где-то далеко стучат сухие колотушки ночных жандармов. Шумит растревоженная биржа. Ночь плетет интриги вокруг шести углов гебойды. Наверху, привлеченные теплом и стуком человеческих сердец, бьются о колючую сеть упыри. Плотная сеть тянется от вершины внутренней башни к внешним стенам биржи. Ее часто латают; не все ведь могут, как Гор-Гор, позволить себе носить на шее прирученного головастого аспида, о чьи пластины ломает когти не только упырь, но даже пещерный лев.

— Председатель примет тебя, супруга Ивачича.

Здесь подчеркнуто вежливы к моему пропавшему супругу. Настолько подчеркнуто, что я чувствую себя ничтожеством в мире напыщенных ослов. Внутри глаза слезятся от благовоний и переплетения узоров в узких сводах, над которыми работали лучшие мастера кисти. Я ступаю по коврам, сплетенным слепыми мастерицами Арама. Впереди — кольчуга в перекрестии ремней, трясущиеся желтые щеки видны со спины, на поясе — связка ключей. Я угадала, один из евнухов, выходец с островов Тая.

— Супруга благородного дома Ивачича недовольна ходом торгов? — Гор-Гор еще не успел переодеться. Он все в том же зеленом долгополом архалуке, шароварах и сафьяновых сапогах. Рядом старший сын, ему восьмой год по Хибру, то есть двадцать два по исчислению Великой степи. Мальчик носит оружие, но так и не научился смотреть собеседнику в глаза. Гор-Гор породил гнилое племя. Мне показалось, я снова услышала вой ветра и скрип песка.

— Я хотела бы предложить высокому председателю особую сделку.

Позади Гор-Гора появился младший сын, и с ним — старик-звездочет в маске. Это очень плохо. Раз они подняли с постели звездочета, стало быть, есть вероятность, что кто-то знает о подарке уршада лишнее.

Гор-Гор заколебался, запоздало предложил мне сесть. В нем борется лощеный магистр Кенигсбергского университета и потомственный эфенди. Наконец, он отсылает сыновей и дворцового мага. Мы остаемся вдвоем среди серебряных подушек, клеток с говорунами и пыльных ковров. Я не верю, что нас не подслушивают, поэтому перехожу на прусский диалект. Величественный седой Гор-Гор не может скрыть изумления.