Кайрин Дэлки - Война самураев

Свиток первый

Начала

Белая рыба

Кто скажет, как зреют войны? Бывает, вражда, точно слабый росток, пробивается сквозь многие поколения — и вот, в одночасье, раздается звон тетивы и булата. Или же война лишь продолжает череду прежних побоищ, как бусины четок следуют одна за другой по шелковому шнурку. Порой развязка наступает с неизбежностью осеннего дождя, а иногда ее вовсе не видно на горизонте, пока один шаг, одна малая перемена не вызывают того, что прежде казалось немыслимым. Война Гэнпэй могла бы послужить примером всего вышесказанного.

Начнем же с одного стылого весеннего утра. Шел четырнадцатый год царствования императора Сутоку и второй — эпохи Хогэн.

Тайра Киёмори[6], коренастый молодец девятнадцати лет, стоял на носу ладьи, рассекавшей волны Внутреннего моря Сэто. Одни легенды гласили, что в тот день он отправился на богомолье к святилищам почитаемого острова Миядзима, а другие — будто он и его люди обходили дозором берега края Аки, выискивая пиратов. Впрочем, одно не исключало другого.

Испокон веков Тайра были превосходными мореплавателями и мастерами морских сражений. Под предводительством Тадамори, отца Киёмори, дом Тайра снискал еще большую славу, истребляя пиратов, то и дело совершавших набеги на местных рыбаков и торговцев. Такого успеха добились Тайра на этом поприще, что милости, жалованные Сиракавой и прочими императорами: Хорикавой, Тобой и Сутоку, — изливались на них нескончаемым дождем. Уже в двенадцать лет Киёмори удостоился звания младшего начальника дворцовой стражи, а в возрасте восемнадцати его возвели в четвертый придворный ранг, приравняв к государевым вельможам.

Утро, когда Киёмори с дружиной подплывал к Миядзиме, выдалось безветренным. Паруса обвисли, и гребцам пришлось налечь на весла, чтобы вести ладью по водной глади. Вокруг не было ни суденышка — даже рыбацкие лодки, которых всегда полным-полно в этих водах, куда-то исчезли. На душе у Киёмори сделалось неспокойно. Может, рыбаков отпугнули слухи о новых пиратах?

— Как думаешь, в чем дело? — спросил он одного из попутчиков — бритоголового буддийского монаха.

— Господин, я удивлен не меньше вашего, — ответил тот. — Не помню случая, чтобы рыбаки упустили такой день. Обыкновенно их ничем не удержать на берегу — ни знамением богов, ни праздничным обрядом.

Внезапно Киёмори разглядел вдали, у самого горизонта нечто, от чего ему стало не по себе. Поначалу он решил, что глаза его подводят, но там и впрямь стоял туман — густой, клубящийся над самой водой, точно пар из открытой купальни на зимнем морозце. Он становился все гуще и гуще, обволакивая лодку со всех сторон, покуда воины и Киёмори совсем не потонули в нем, потеряв из виду все, куда не доставали весла. Сама их посудина казалась в тот миг островком серого призрачного мира.

— Что за напасть! — подивился вслух Киёмори. — Обычно солнце разгоняет утренний туман, а не наоборот. — Он втянул носом воздух — не дым ли вокруг, — но гарью не пахло, только соленой морской влагой.

— Господин, может, лучше переждать? — предложил один из гребцов. — В такой мгле мы не разберем дороги, а тут не ровен час наскочишь на мель. Если это простой туман, он скоро рассеется и мы спокойно поплывем дальше.

— Если это простой туман, — эхом отозвался Киёмори, нутром чувствуя, что все обстоит иначе. Много загадочных историй ходило о Внутреннем море и его обитателях, особенно о Царе-Драконе Рюдзине. Киёмори невольно задумался, не прогневал ли он или кто из его сородичей морских ками[7]. А может, туман был творением божеств, во владения которых путешественники, сами того не ведая, вторглись?

Киёмори взял несколько рисовых лепешек, прихваченных в дорогу, раскрошил и рассыпал комочки над свинцово-серой водой, взывая к духам морской пучины:

— Если я или кто из моего клана нанес вам обиду, простите. Если же нет и сие погодное диво — затея богов или злопыхателей-демонов, прошу, помогите нам!

Из глубины поднялись гигантские рыбы и принялись шумно заглатывать подношение, но Киёмори стоял в замешательстве, не зная, кто они и кем посланы. Лодка покачивалась от легкого волнения, поднятого рыбами, и только плеск воды о борта нарушал неестественную тишину.

Внезапно из моря выпрыгнул огромный белый судак и приземлился на палубные доски. Рыбина отчаянно забилась, так что одному из гребцов пришлось усмирить ее ударом весла. Когда судак затих, разевая рот на последнем издыхании, Киёмори и монах подошли ближе.

— В жизни такого не видывал! — воскликнул Киёмори.

— Несомненно, это знак благоволения богов, — сказал монах. — Вопреки Десяти заветам, я предлагаю съесть эту рыбу как можно скорее, чтобы удача, ниспосланная ками, сопровождала нас везде и во всем.

— Пожалуй, — ответил Киёмори. — Я как-то слышал о подобном знаке. Разве не сказано, что давным-давно в лодку чжо-уского князя У-вана прыгнула белая рыба?

— Господин, — окликнул его гребец. — Смотрите: парус! Киёмори вгляделся в туман. Действительно, невдалеке показалось нечто вроде алого паруса.

— Есть ли в здешних местах рыбак, — спросил Киёмори, — который ходит под красными парусами?

— Нет, господин, — отвечал гребец. — Да и торговому кораблю было бы глупо так заявлять о себе, когда кругом еще полно пиратов.

— А может, это и есть пират? — задумался вслух Киёмори.

— Тогда, господин, он либо храбрец, либо безумец. Какому еще пирату придет в голову так бахвалиться, зная, что могучие Тайра стерегут эту бухту?

Киёмори усмехнулся.

— Тогда правьте на парус, — велел он своим морякам. — Сейчас узнаем, кто этот безумец или смельчак.

— Но, господин, — вставил другой гребец, — в тумане мы можем столкнуться! Той лодки отсюда даже не видно. Как мы узнаем их скорость и курс?

— Значит, гребите помалу, нэ[8]? Приступайте. Я послежу за парусом и буду вас направлять.

Дружине ничего не оставалось, как снова приналечь на весла и продолжать путь по серым водам Внутреннего моря. Киёмори указывал им, куда править, когда грести, а когда сушить весла, полагаясь на волю волн. Красный парус становился все ближе и ближе, пока туман между лодками вдруг не исчез, словно но дуновению божества.

Тут Киёмори увидел такое, отчего у него перехватило дух. Парус принадлежал челноку в форме дракона с чешуей из перламутровых раковин. Поверх алого шелка красовался герб в виде белой свернувшейся змеи. В челне сидели три прекрасные дамы, одетые на манер знатных фрейлин в многослойные кимоно всех тонов моря — синего, серого и зеленого. Киёмори подивился, каким образом дамы очутились так далеко от берега, хотя в силу возраста успел усвоить, что женские капризы зачастую недоступны пониманию.