Алексей Семенов - Листья полыни

Зорко оставалось лишь признать, что он видит новую книгу, писанную им самим. И тут же его охватило любопытство и сладкое чувство предвкушения новых строк, которое еще более разжигалось тем, что книга принадлежала ему целиком, от обложки до тени первого знака и наоборот. Но обрыв с книгой вдруг пропал из виду, и целых две седмицы Зорко не видел сквозь оберег ничего подобного. Через две седмицы в отверстии оберега появилась его невеста, с которой он не виделся уже три года. Она показалась Зорко еще краше, чем он представлял ее в дневных мыслях, и это его очень обрадовало. Девушка сказала: «Я знаю каждую твою мысль и слышу каждое чувство, когда ты молчишь на языке веннов. Но едва ты подумаешь на языке той страны на восходе, где так долго пробыл, я становлюсь слепа и глуха и опять остаюсь одна. Я старею ровно на то время, пока ты не живешь внутри меня».

Тогда Зорко понял, что он не выдержит искушения наслаждением, скрытым за обложкой с названием «Вельхские рекла», и должен суметь объяснить Плаве, что значит думать на языке вельхов. Язык этот был овеян древностью и дышал чудесами, и краски, которые текли из него, могли написать весь мир на тысячи лет назад, тогда как красок, текших из иных языков, недоставало и они вскоре терялись в недавних еще песках времени. Тогда он, чтобы не расходовать и без того невеликий запас чернил, взятых про запас с собою, стал заваривать крепкий настой из коры, еще укрепляя его заклинаниями, и писал им, за неимением пергамента, на длинных рукавах и подолах белых мергейтских рубах, которые щедро разбрасывала на своих дорогах война. Там же, где главе следовало заканчиваться, перо Зорко неизбежно останавливалось на прямой, а иной раз извилистой пустой и красной строке, которую Зорко заранее проводил мечом, будто знал, где это следует сделать.

Одно за другим извлекал он из памяти своей и своего оберега вельхские рекла. Они переплетались, кивая одно на другое, словно цветы вереска под ветрами с Нок-Брана, дующими одновременно с разных сторон. Рекла входили друг в друга, рождая новые, а потом, пройдя насквозь, охватывали собой даже те, сквозь которые недавно прошли. Меч Зорко никак не желал поставить последнюю красную строку. Книга росла, распространившись уже на десять рубах, кои занимали в седельной сумке больше половины пространства, даже будучи туго свернутыми. Опасаясь, что этак ему придется завести третью сумку и она станет мешать лошади, Зорко выучил все десять рубах наизусть. Это ему удалось без труда, поскольку у вельхов было принято передавать знания из уст в уста и запоминать все услышанное. Когда же полотно каждой рубахи заново было выткано челноком его памяти, Зорко оставил эти рубахи в глухой избе кудесника, стоявшей за пять поприщ от ближайшего печища в самой чащобе.

Кудесник спрятал их в клеть, где сушил разную траву для врачевания. Рядом с ними оказался запас полыни, и горький запах настолько пропитал ткань, что, когда спустя время Зорко пришел за рубахами и принялся переписывать слова на пергамент, запах полыни словно бы остался и в них, и въелся в пергамент. Из-за этого книга, которой Зорко, как и задумал, дал имя «Вельхские рекла», получила и другое название: «Листья полыни».

Мергейты наступали. Ни единого боя, где с обеих сторон повстречались бы более сотни человек, еще не случилось, а уже десять и еще пять больших веннских сел лежали в пепле и золе, сожженные дотла. Степняки, пусть и не было с ними их главного военачальника, отжимали веннов от Светыни, надежно закрывавшей правый фланг от обходных конных ударов. Заслоны, что пытались ставить на лесных дорогах и тропах Качур и Бренн, если встречали неприятеля, сражались лихо и отчаянно. Но степняки отступали. Потом, словно сверху видели все хитрости лесных воевод, оказывались сбоку или сразу позади заставы, и той приходилось покидать удобный рубеж, искать новый, опять ловить мергейтов, а те опять уходили, и так, кажется, тянулось уже без малого год, хотя всей войны минуло едва три седмицы.

Мергейты действовали вроде бы по сотням, но каждая сотня будто бы ведала, несмотря на разделявшие их дремучие версты, что делают другие, и конница шла по лесам так, точно под копытами раскинулась вольная степь. До печища Серых Псов, правда, оставалось еще далеко, но под сердцем у Зорко уже чавкала жадной топью тревога, и сердце ходило робко и натужно, страшась оборваться. Тогда Зорко перерезал сердцу трусливые его поджилки осколком меча Брессаха Ог Ферта, оставшимся в этом же сердце после боя на ручье Черная Ольха, и заставил себя посмотреть в отверстие в ступице золотого солнечного колеса так, чтобы увидеть не то, что по ту сторону, а то, что происходит здесь и в яви. Прежде он подобного не делал, потому что оберег показывал ему суть предметов, а не личины, видимые простым глазом, и Зорко боялся использовать волшебную вещь против ее назначения.

Серая лошадь брела меж замшелых, обросших с полночной стороны бородами лишайника старых елей. Как и наездник, она почти не знала роздыху уже много дней кряду и не слишком спешила, даже, казалось, дремала на ходу. Подлеска почти не было, только жухлые старые иглы, мох и желтоватые, чуть не прозрачные от недостатка солнца метелки хвоща. В седле с двумя притороченными по бокам походными сумками сидел среднего роста русоволосый венн, покачиваясь согласно шагам лошади. За его плечами торчала рукоятка меча, длинные волосы всадника были заплетены в косы, не так, как принято у веннов, а как плели косы вельхи, соратники веннов в этой войне.

Зорко за три проведенных среди вельхов Восходных побережий года, конечно же, вельхом не сделался, но неизъяснимая тяга, заключенная во всякой вещи, изготовленной или преображенной согласно обычаю вельхов, не убывала, чем более проникал Зорко в жизнь иного народа, но, напротив, росла. То, что брали из времени и копили воздух, воды и земля этой страны долгими тысячелетиями, теперь, казалось, будто льдистая роса в первые осенние заморозки, выпадало и застывало дивным дивом и тайной на всем, что к этому времени обращалось. Вельхи были старым народом, и едва ли блестящие, кичливые и крикливые арранты превосходили их опытом лет.

А венны… Возраст веннов Зорко и вовсе затруднялся назвать, и мысли его терялись на стежках времени, скрывавшего прошлое его народа, словно веннская чаща. Там же в те же годы, где пути аррантов казались мощенными гладкими плитами, знаменитыми во всем огромном мире аррантскими дорогами, пути веннов сквозь время были потаенны и запутаны. И Зорко думал порой, что венны куда старше и вельхов, и аррантов, настолько старше, что воздух их лесов так наполнился прожитым временем, что оно пропитало все и стало так же незаметно, как порой не замечаешь воздух и дыхание. А иной раз ему мнилось, будто венны еще не родились для времени, и они остаются незаметными для него под пологом своих лесов, и время омывает их страну, как речные струи охватывают остров, и утекает в неведомое. И час, когда венны вступят вместе с другими племенами и народами в эту реку, чтобы плыть, еще не настал.