Александра Лисина - Время перемен. Лабиринт Безумия

Зеленые глаза снова исчезли, но теперь он хорошо знал, что за этим снова вернется боль. Даже нет, не так, она просто станет больше, а запах крови вновь будет таким сильным, что захочется умереть, лишь бы никогда его больше не слышать.

Кажется, я ненавижу этот запах. Кажется, я никогда не смогу его забыть. Как не смогу забыть эти страшные холодные глаза и сильные руки, что держат в своей ладони серебристый клинок, оставивший на моей коже так много глубоких ран. Все тело снова горит от сделанных им разрезов, огнем горит от чужой крови. Оно пропитывается этим пламенем, корчится от боли, но даже сейчас не способно пошевелить и пальцем. С губ не может сорваться даже стон, но он криком бьется внутри, неистово мечется, пытаясь вырваться на свободу. И все еще не может освободиться, как бы я ни желал обратного. Только новые слезы беззвучно капают на равнодушное дерево, да проклятый перстень щерится зубастой пастью напротив.

Я ненавижу тебя, Темный. Ненавижу так, как никого и никогда раньше. Ненавижу твое красивое лицо, в котором нет даже толики сострадания. Ненавижу твои длинные пальцы, что так безжалостно режут кожу по живому. Я до боли ненавижу твой тихий смех. Твои белые зубы. Твои руки и даже перстень, что лежит совсем близко и не дает мне вздохнуть. Я ненавижу каждый миг, что ты терзал мою сестру. Ненавижу каждое движение, что ты сделал за эти два бесконечно долгих дня. Каждый порез, что появился на моем теле, каждую линию, каждую крохотную ранку, которую ты нанес и которая до сих пор жжется адским огнем. Я ненавижу каждый стон, который ты заставил нас издать. Каждый миг, что ты просто находишься рядом. Твои длинные косы, черными змеями падающие на плечи. Запах твоей крови, которая сочится из наших общих ран… кажется, он будет преследовать меня вечно… я ненавижу твои воспоминания, эльфы. Ненавижу твой мягкий голос, который так подробно описал мое будущее. Ненавижу саму жизнь, на которую ты хочешь меня обречь. И ненавижу даже себя — за то, что вызвал твой холодный интерес. За то, что пришлось умереть сотни раз, но так и не дождаться настоящего забвения. Да, я НЕНАВИЖУ!! Весь твой проклятый Род, твою память, твое темное сердце! Но особенно я ненавижу твои глаза… безумные зеленые глаза, в которых нет ни одного человеческого чувства. Эти бешено горящие, пронзительные глаза, которыми ты смотришь сейчас на мою смерть, в которых никогда не было жалости, которым чуждо понимание, которые никогда не умели сочувствовать… мертвые глаза бессмертного, который давно потерял душу.

— Будь… ты… проклят… — неслышно шепнули губы. Тихо, как последний вздох. Как легкий ветерок, шевелящий поутру взъерошенную со сна макушку. Неуловимо, на грани безумия, на пороге отчаяния. По ту сторону медленно уходящей жизни.

— Будь… проклят…

Эльф сильно вздрогнул и неверяще обернулся, позабыв довести безупречно ровную линию до конца. Она была последней, самой сложной и требовала от него полного сосредоточения, чтобы не испортить этот долгий, гигантский и весьма кропотливый труд. Расширившимися глазами он уставился на слабую руку, что вдруг сумела оторваться от столешницы и дрожащими пальцами сорвать родовой перстень с груди — его собственный перстень с заключенным в нем бесценным сокровищем, могуществом, которое нельзя доверить никому. В зеленых глазах метнулся испуг и непонимание. А затем — мгновенное осознание собственного промаха и того, что обездвиживающие чары вдруг погасли. Что искаженное мукой лицо незаметно для него УЖЕ изменилось, а в глубине неистово горящих голубых глаз появилось нечто, чего он совсем не ждал.

По крайней мере, не ждал от нее так рано.

— Будь ты ПРОКЛЯТ! — четко выговорили белые от ненависти губы. Маленькая рука со всего маха разбила перстень об острые кромки стола, и эльф снова вздрогнул, потому что его сердце внезапно замерло, а чужая кровь (их смешанная кровь!!) неожиданно ярко вспыхнула. В каждом месте, где только коснулась его, каждой каплей, каждой крохотной частичкой. Но не тем изумрудным пламенем, какое бывает от проклятия умирающего эльфа, а ровным, необычным, янтарным огнем странного существа, которому еще не придумали названия — человека, в котором теперь текла новая кровь.

Их общая кровь.

Та, которая сумела запылать настоящим Огнем Жизни.

Родовой изумруд обреченно хрустнул, мгновенно теряя силу, и тихо погас, забирая чью-то слишком долгую жизнь. Затем исчез тусклый свет под потолком, растворился в небытие искусственный магический огонек, живой Огонь немедленно перекинулся на одежду, а за ним мягкой поступью Ледяной Богини к окаменевшему от ужаса Перворожденному пришла БОЛЬ.

Темный эльф вдруг пронзительно взвыл, мгновенно окутавшись жарким пламенем. Заметался по каменной каморке, завыл, позабыв, что наложенные чары не пропустят наружу ни единого звука. Взревел раненым зверем и хрипло застонал, потому что внезапно осознал свою единственную, но такую страшную ошибку: не стоило ему оставлять жизнь и второе сердце рядом с тем, кто давно готов умереть. Готов быть сожженным заживо ради того, чтобы отнять его бессмертие. Что жалкий человеческий детеныш, не желая жить в том, что уготовано, случайно… совершенно случайно обратился к тому единственному, что могло заставить кровь Изиара гореть настоящим Огнем — к своей ненависти. К своей боли. И она была так велика, что прожигала лишившегося бессмертия эльфа насквозь.

Он выкрикнул страшное ругательство, диким усилием сумев погасить адскую боль в обожженных руках, почти стряхнул накативший шок и уже сжал пальцы, торопливо плетя смертоносное заклятие — единственное, что только могло уничтожить его лучшее, некстати взбунтовавшееся творение. Но вдруг почуял неладное, стремительно повернулся, всей кожей услышав приближающуюся опасность. Но все равно не успел отшатнуться, потому что вырванный из ножен, добела раскаленный клинок по самую рукоять вошел ему точно в сердце. Эльф с силой отмахнулся, отшвырнув невесомое тело в сторону и нечаянно опрокинув его на стальную клетку, в которой уже второй день дожидалось своего часа еще одно беспомощное существо. После чего опустился на одно колено, машинально схватившись за рифленую рукоять собственного меча, пронзившего грудь, неверяще выдохнул:

— Не может… быть! Как…?!!

А потом взглянул на сверкающие письмена на теле отброшенного ребенка (девочки, что без сознания лежала возле разломанной клети), на неуклюже выбирающуюся оттуда хмеру (маленькую, у которой только сейчас открылись глазки), судорожно сглотнул, когда она жадно слизала с морды алые капли и старательно обнюхала неподвижное тельце… и вдруг понял все. После чего, последним усилием вырвав из раны меч, обреченно закрыл потускневшие глаза.