Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита
— Я говорю о нарушении планетарного баланса, если ты не понял, — продолжал Теотекри. — О том, что такая чудовищная энергия способна разорвать ткань мироздания, хотя я и убеждён в ошибочности своих прежних расчётов.
Со стороны окна послышался глубокий вздох, и, помолчав, собеседник Ир-Птака продолжил примирительно-шутливо:
— Это лишь старые сказки, вымысел древних, но, похоже, ты собрался идти гибельной дорогой легендарного Народа Звёздного Пепла, исчезнувших а́шей[2] — о судьбе их несложно догадаться. Играясь со временем и пространством, насмехаясь над законами природы, они пробудили чудовищное зло, заточённое в запредельных безднах небытия…
Каменные стены с грохотом сотряслись, словно от мощного удара.
— Что это, Ир-Птак? — встревожился силуэт у окна, выскользнув из тени, и, поражённый страшной догадкой, добавил полушёпотом: — Что ты сделал?
Очертания его, как и вся комната, дрожали и расплывались, и девочке удалось разглядеть только тёмные волосы и золотой шестиугольный амулет на шее с двенадцатью лучами вкруг красного камня по центру.
Свет в помещении стал нестерпимо ярким, сиреневые всполохи забились в исступлении, и даже открыв глаза, погасить их не удавалось.
— Эксперимент удался! — торжествующе изрёк, наконец, Ир-Птак, вставая с кресла и откидывая капюшон, но лица его по-прежнему видно не было — только невыносимое фиолетовое мельтешение, танцующее, кружащее, пульсирующее под нарастающее монотонное гудение и далёкий бой барабанов внутри головы.
И прежде, чем зазвонил будильник, настойчиво-спасительным зовом вырвав девочку из объятий взбудораженного полусна, ей послышалось:
— Теперь, Теоте́кри[3], имей мужество верить своим глазам. И знай, что один из исчезнувших стоит прямо перед тобой.
[1] Анаграмма слова «Практик».
[2] От англ. ash, ashes — зола, пепел, прах.
[3] «Теоретик».
ГЛАВА 1. БЕЗЫСХОДНОСТЬ
Последние обрывки беспокойного утреннего сна Марии Станиславовны стремительно развеивались под неумолимым натиском нового дня, громогласно знаменующего о своём наступлении нестерпимо резким звоном будильника. С закрытыми глазами дотянувшись до источника раздражающего звука и отключив его привычным автоматическим жестом, Мария Станиславовна уткнулась лицом в подушку, силясь хотя бы на несколько минут продлить пребывание в этом наполняющем душу трепетом тайных смыслов сне, кажущемся, как это нередко бывает, продолжением или повторением другого, виденного когда-то давно.
Ей отчаянно хотелось вернуться к созерцанию сна или хотя бы в общих чертах вспомнить, о чем он был, но бремя пробуждения уже навалилось на неё и отравило беспечный покой беспамятства. И бессвязные фрагменты едва уловимых образов, высвеченные блуждающим лучом не до конца пробудившегося сознания, таяли неумолимо и бесследно. В голове назойливыми молоточками колотился гудящий ворох тягостно-тревожных мыслей, а в груди что-то гадостно ныло, словно в сердце разверзлась крохотная чёрная дыра.
Беспомощная, она всё глубже погружалась в унылую трясину бодрствования, сковывающую разум кандалами обыденности. От собственной опустошённости было скверно и тошно.
Сызмальства будучи мечтательной по натуре и успев за неполную четверть века своей жизни глубоко разочароваться в этом мире и населяющих его людях, Мария Станиславовна сегодня особенно остро ощущала всю бессмысленность повседневной суеты, как и тщетность любых попыток вырваться из её порочного круга, состоящего из тягостного пробуждения, мучительного бодрствования и прерывистого беспокойного сна, не приносящего отдохновения. И лишь иногда — всё реже и реже с годами — ей удавалось хотя бы на краткий миг приблизиться к чему-то, лежащему за пределами этой безысходной тюрьмы, не принадлежащему мимолётному суетному существованию в плену общепринятой реальности.
* * *
Благословенный край незаходящего солнца.
Ласковый ветерок бежит среди высоких трав — бежать вместе с ним, утопая по пояс в душистой зелени. В бескрайнем поле под оранжевым небом. Под вечным предзакатным небом.
Если повернуться к солнцу и бежать, бежать налегке, не чувствуя ни ног, ни усталости — не ощущая тяжести собственного тела, лететь по ветру за щебетанием крохотных птах, радующихся радостью бегущего, — можно добраться до изумрудного берега задумчивой реки. И здесь, у самой воды, напитанной глубокой зеленью отражений, — малахитовый замок в объятьях тёмного плюща, взбирающегося к островерхой крыше.
Прохлада древних камней, припасть к ним горячей щекой — и погрузиться в мирные грёзы. Неуловимые воспоминания о призрачном счастье, о беспечных днях чьего-то потерянного детства. И так ли уж важно, что воспоминания эти чужие.
В них она, подобно златопёрым птахам, радовалась не своей радостью, дышала умиротворением неведомого странника, вернувшегося в сказочный дом.
И так ли уж важно, чей.
Когда она впервые увидела этот мир? В одну из тех тревожных ночей накануне вступительных — так и не сданных — экзаменов в колледж? Или ещё раньше, в далёком детстве, не таком беззаботном, как в этих снах? Так ли уж важно, если всё это кажется одним и тем же сном, непрерывно длящимся за завесой безрадостных будней, за бетонной стеной серой реальности, в чьих окнах он мелькает редкими отблесками блёклого — не в пример тамошнему — солнца.
Он существует, этот мир, мир из сна — или мир, открывающийся во снах, — вне зависимости от того, смотрит она на него или нет. Он таится где-то по ту сторону бодрствующей реальности, тающей в утомительной и бесплодной суете, он терпеливо ждёт за порогом унылой действительности, заключённой в темнице общепринятых измерений и строгих правил, где фантазиям подрезают крылья, а мысли приучают выстраивать по линейке.
Но за всю жизнь она так и не научилась вызывать эти чудесные сны по желанию. И запоминать в деталях — тоже. Цеплялась за ускользающие обрывки тающих грёз, как за клочья тумана, и бродила нездешним призраком по книжным дорогам. День за днём, год за годом. В ожидании ночи, когда снова увидит незаходящее солнце, долы и холмы, море разнотравья и океан плещущегося тепла, чьи воды, провожая светило далеко на юг, до самого зенита, исторгают огненную пустыню. А ещё старинные замки и величественные дворцы с островерхими башнями, прекрасные далёкие города, похожие на те, что виднеются иногда в изменчивых формах облаков, расцвеченных янтарём заката.
Вот бы найти туда дорогу, думалось ей в изнурительном ожидании, продолжавшемся иногда многие месяцы. Вот бы прийти туда и остаться там… навсегда.
* * *
Ровно через полтора часа Мария Станиславовна торопливо шагала по мокрому асфальту через пустой двор психиатрической больницы. Поблёкшие деревья вдоль дорожки роняли запоздалые капли переставшей недавно мороси. Первый день сентября — а как будто поздняя осень. Вокруг было серо и стыло, и вместо прохладной свежести в воздухе набрякла какая-то гнетуще-болезненная сырость.
Свернув в сторону административного корпуса,
