Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему
Нет, она не должна об этом думать. Нужно только идти, идти дальше, избегая немногочисленных прохожих.
Как холодно, бедный маленький… Нет! Нет! Она заметила в переулке молодую девушку, почти ребенка, и быстро спряталась в проезде ворот. Девушка прошла мимо, не видя ее. Она казалась такой одинокой, что Шарлотта почувствовала сострадание. Однако сострадание — чувство, которого она теперь должна решительно избегать. Не быть слабой!
Она должна поторопиться, чтобы пройти обратно через ворота до того, как их закроют в девять часов. Стражи она не опасалась, придумав заранее наряд, в котором она должна была сойти за прислугу: никто не должен был узнать в ней знатную фрекен Шарлотту Мейден.
Наконец, вот и ворота. Стражник остановил ее. Держа сверток в руках, Шарлотта пробормотала: «Вот еще один умер. Должна отнести его туда…» Привратник махнул рукой, уже не глядя на нее.
Теперь перед ней был лес, силуэты елей рисовались на фоне зарева костров. В этот морозный вечер светила луна, так что найти дорогу было нетрудно. Если бы она не была такой уставшей!
Ей было нехорошо, она чувствовала со страхом, что теплая липкая жидкость пропитала платок, которым она пыталась остановить кровотечение. Она родила ребенка на сеновале напротив конюшни, держа в зубах кусок дерева, чтобы не кричать. Потом, изнуренная, пролежала там довольно долго, прежде чем, не глядя на ребенка, завернула его и поднялась на дрожащие ноги. Она не обратила внимания на пуповину, какое ей дело было до этого ребенка, а его тихий жалкий писк заглушала платком. Ребенок был жив, время от времени она чувствовала, что он слабо ворочается. Хорошо еще, что он не закричал у городских ворот!
Она удалила все следы произошедшего на сеновале. Если бы она могла еще избавиться от этой позорной ноши и незаметно вернуться в дом отца. Тогда она была бы свободна, свободна! Наконец-то! Она углубилась в лес достаточно далеко. Тут, под большой елью, в стороне от тропинки…
У Шарлотты Мейден тряслись руки, когда она положила сверток на промерзший бугорок земли. Подавив рыдание, она осторожно завернула ребенка в шерстяное одеяло и шаль и приставила принесенный сосуд с молоком к его щеке. В глубине души она хорошо сознавала, что ребенок никогда не дотянется до молока, но она не хотела об этом думать.
Она постояла мгновение, испытывая безграничное чувство утраты и отчаяния, затем пошла, шатаясь на закоченевших ногах, к городским воротам.
Силье брела дальше, радуясь тому, что луна освещала улицы и облегчала ей блуждание среди разных выступающих фонарей и других причудливых пристроек. Шаг за шагом, она двигалась, как в полусне и без всяких мыслей в голове, не чувствуя поэтому холода, голода, усталости, не осознавая, что у нее нет никакой цели, никакого будущего. Ей послышался близкий плач. Она остановилась. Плач доносился с заднего двора. Плакал ребенок. Ее взгляд упал на полуоткрытую дверь. Помедлив, она вошла во двор. Здесь было светлее. Лунный свет заливал небольшую открытую площадку, окруженную низкими домами.
Маленькая девочка ползала на коленях возле мертвой женщины. Ребенок теребил мать, пытаясь ее разбудить.
Силье сама еще была ребенок, но в то же время она была маленькой женщиной. Вид маленькой девочки тронул ее сердце. Однако она испуганно отпрянула от мертвой женщины. Лицо, пена изо рта свидетельствовали о том, что ее убила чума.
Люди очень страдали от этой болезни, которой было, собственно, два вида. На этот раз зараза пришла из Дании. Ее называли «испанская болезнь». Это был катар с температурой, головной болью и болью в груди. Одновременно из Швеции пришла другая эпидемия чисто чумного характера — с нарывами и головной болью, приводившей к помешательству.
Силье были известны признаки болезни, ей пришлось видеть ее много-много раз. Из-за переутомления Силье соображала медленно, однако она осознавала, что раз она одна в семье пережила чуму и не заразилась, долго бродя по городу среди мертвецов, то за себя ей нечего бояться. Но как насчет ребенка? Мало надежды на то, что он справится с болезнью. Но если он останется один с мертвой матерью, то никаких шансов выжить у него вообще не останется.
Силье опустилась на колени рядом с девочкой, которая повернула к ней свое заплаканное личико. Это была красивая маленькая девочка крепкого сложения, с темными кудрями, темными глазами и сильными маленькими руками.
— Твоя мать умерла, — сказала Силье. — Она больше не может разговаривать с тобой. Ты должна теперь остаться со мной.
Губы у девочки задрожали, но от испуга она не посмела заплакать. Силье поднялась и осмотрела двери домов, выходящих на двор. Все три двери были закрыты на ключ. Мертвая женщина была, очевидно, не отсюда. Может быть, она пыталась попасть туда, чтобы умереть?
На стук Силье никто не открывал, она уже знала по опыту, что так будет. Быстрым движением она оторвала кусок материи от подола своего платья и свернула его, сделав какое-то подобие куклы. Силье положила сверток в руки покойницы, чтобы она не преследовала своего ребенка. После этого она молча помолилась за упокой души несчастной.
— Пойдем, — сказала она девочке. — Мы должны идти.
Ребенок не хотел. Он уцепился за материнский плащ, казавшийся красивым и не очень поношенным. Девочка тоже была хорошо одета. Без излишеств, но в простую и красивую одежду. Ее мать была, вероятно, когда-то ослепительно красива. А сейчас темные глаза тускло сияли в лунном свете.
Силье даже не приходила в голову мысль забрать у мертвой плащ, чтобы укрыться от холода.
— Пойдем, — повторила она, чувствуя свою беспомощность перед слезами ребенка. Она осторожно расцепила пальцы девочки и подняла ее на руки. — Мы должны попытаться найти для тебя еду.
Где она ее найдет, Силье себе не представляла, но слово «еда» возымело магическое действие: девочка позволила себя унести. Ее взгляд, обращенный к матери, выражал такое горе и отчаяние, что навсегда врезался в память Силье.
Ребенок тихо плакал, пока она несла его по улицам по направлению к воротам. Девочка плакала, видимо, так долго, что у нее не оставалось сил, чтобы сопротивляться. А у Силье прибавилось проблем. Теперь она несла ответственность за другого человека. За ребенка, который, очевидно, через несколько дней умрет от чумы…
А
