Летела мимо птица, обронила перо - Любовь Александровна Винк
Смотрит на нее Джинка, глаза прибавила, в глазах ее свет Татты отражается, но Джинку не слепит ее свет.
– Но как же он? – и Джинка опасливо косится на то место, где глубоко под землей веками спит ее Бог.
– А вот мы сейчас и посмотрим, – говорит Татта и хитро улыбается, – бежим?
Джинка верит Татте, но Джинка боится Бога. Джинка боится пути не близкого и опасного. И на все ее сомнения налетает ветер, хватает холодный проныра из-под Джинкиного платья перо и ну с ним покуда глаз хватает. Кинулась было Джинка за пером, а потом встала как вкопанная – страшно Джинке аж жуть, спина мурашками, сердце-барабан отбивает.
– А вышла бы с этим пером неплохая душа, как думаешь, Джинка? – всматривается в витающее перышко Татта, которое с каждой минутой становится все меньше и меньше – легкая и игривая была бы душенька, как думаешь Джинка.
Стоит Джинка смотрит на перо, губы кусает, а потом как кинется за ним во всю прыть. Ловкими прыжками догнала она ветер и в прыжке хищника выхватила разноцветное перышко тонкими, цепкими пальцами. Прижала к себе его, и тут же подметила – чуть дальше на ветке клок рыжей шерсти висит, и идти бы ей назад, знать бы Джинке свое место. Но шерсть так хороша, лоснится на солнышке шерсть, даст душе теплоту необыкновенную – знает это Джинка. А Татта знай шерстку со своего места подсвечивает.
Шаг делает Джинка, оглядывается, другой.
– Я знаю, кто поможет тебе, Джинка, будь же ты смелой, путь к нему не близкий, но на пути к нему много того из чего собираются самые ценные души.
Да, Джинка знала, что самые сокровенные собираются в самых темных лесах, ведь там полным полно хищного и свирепого, а без этого не удержать в светлых душах сокровищ, сколько не вкладывай туда.
– Разве ж я могу уйти, Татта, я ведь Джинка – спит Бог, Джинка возле него, таков порядок.
– Нет, Джинка, уйти ты не можешь – отвечала ей та – ты можешь только бежать! Бежать во весь опор, изо всех сил и не оглядываться.
Посмотрела на нее Джинка глазами древними как сама жизнь, перышко в руке зажатое ладошку щекочет, и хочется Джинке, и ноги уже сами собой переступают, земля под ногами Джинки уже жжет ей пятки.
– Или можешь вернуться на былое место и петь свою песню тому, кому ее совсем и не слышно, до захода жизни и дальше.
Ох, как Джинке стало тяжело от этих слов, как налились свинцом ноги, обрюзгло тело, сгорбилась спина.
– Нет! – вскричала Джинка – бежим, Татта, веди меня, я верю тебе!
– Нам туда – махнула рукой Татта в направлении леса – я вперед, ты за мной, и не оглядывайся, помни, оглянешься, замедлишь ход и никогда меня уже не догонишь. А как меня потеряешь, снова найдет тебя спящий Бог не этот, так следующий.
Кивнула Джинка на ее слова, взгляд ее стал так строг, черты лица заострились, волосы завязала она в тугой узел, а подол платье оборвала коротко, чтобы не путал он ее, не медлил ее шага ни в высокой траве, ни в острозубых скалах.
– Бежим!
Рванули они с места, взметнулась пыль. Бежит Татта, ловит солнца свет в свое зеркальце, зеркальце ей дорогу указывает. След в след за ней Джинка поспевает, не отстает. Легко было бежать, джинкины ноги так истосковались по быстрому бегу, что того и смотри вперед ее души забегали порой.
А позади них гремело, а позади них грохотало, земля дрожала, рушились города, весь мир рушился позади каждого их шага.
– Гремит, Джинка, слышишь!
– Гремит, Татта, слышу!
– А что гремит знаешь?
– А что гремит не знаю.
– Твой Бог это проснулся и гонится за тобой.
Прибавила тогда Татта ходу, Джинка не отстает. Бегут через лес, ветви хлещут их по рукам и ногам, паутина слепит глаза. Бегут через поле, острые кустарники впиваются им в ступни, перекати-поле вяжет им щиколотки. А сзади грохот все громче, все нарастает, догоняет Бог Джинку, чувствует она уже на спине своей его тяжелое дыхание. Вот-вот и схватит ее за плечо. Страшно Джинке, ох страшно, кровь в жилах стынет, ветер в ушах свищет и слышит она слова Татты, что впереди нее так быстра.
– Не оглядывайся, Джинка, и ничего не бойся!
Верит Джинка Татте, смотрит только в затылок ей, ноги ее быстры. А сзади уже комки земли им в спину летят из-под ног Бога, что громадными своими ножищами быстрыми шагами вспарывает тело земли. Добежали до моря, Татта сходу платье свое скинула.
– А теперь плывем, Джинка! – и прыгнула в самую глубину, в самую темень, в самую толщу, Джинка за ней. Татта в темноте светится, Джинка на ее свет поспевает.
Всколыхнулась тут вода, вышло море из берегов, всю землю затопило – это Бог прыгнул в воду, плывет следом, вот уже руками ухватил Джинку за ноги, тянет на себя. Видит Татта, плохо дело, бросилась она к Джинке, стащила с волос ленту, подвязала одним концом Джинку, другой себе оставила и поплыла быстрее быстрого. Тянет Джинку Татта, Джинка чуть жива, вот уже кромка света, вот уже берег видно, вот уже и сухая земля. Вытащила Татта Джинку на сушу и говорит.
– Очнись, Джинка, мы на месте! – открыла Джинка глаза, а они на том же самом месте откуда бежали.
– Но как же? – растерялась Джинка, неужто Татта обманула ее.
– Очнись, Джинка, проснулся твой Бог, ты свободна!
Смотрит на нее Джинка и не верит ушам своим. Ни грохота нет позади, ни погони, и город на месте и земля цела, и сама. Платье на ней тоже и подол на месте, да только тяжело платье, карманы вниз так и тянут. Сунула Джинку руку в карман и вытащила иглы морских ежей, да скрученные в мотки паучьи сети. Сунула в другой, вытащила острые как ножи волчьи клыки и сброшенную кожу смертоносной гадюки. Много было в карманах у Джинки.
– Неужто я это все на бегу собрала?
– Собрала, Джинка, из всех преисподней по горсточке, на много жизней хватит защиты, как думаешь?
– На много жизней хватит, Татта, да еще каких! – восторженно сказала Джинка, перебирая жуткие свои сокровища.
А мимо птица летела, обронила перо. Схватила Джинка перо хищно и тут же впряла в свою нить. Впряла она в нее и мерцающее крылышко бабочки, впряла пряной душицы цвет, впряла первые осенние льдинки на реке.
– А где же твой человек, Татта, который должен был
