Сказание об Иле - Альберт Иванович Калинов
Здесь же, на столах, стояли глиняные кувшины. Разные по форме, они искусно расписаны тонким орнаментом: то в виде сказочных цветов, то в виде фантастических животных и пестрокрылых птиц. Около кувшинов, наполненных до краев, сидели торговцы с Большого озера. Они гости Иля, их щедро угощали, предлагая самое вкусное. На ароматные запахи со всех сторон слетались жуки и пчелы, им тоже перепадало с праздничного стола.
Были здесь и дичь, и рыба. В центре на огромных серебряных блюдах разлеглась, раскинув на всю ширину свои плавники, как крылья, царская рыба куранга. Вот запахло сладковатым дымком – это вяленая туша дикого козла. Из деревянных резных ковшей струился душистый мед. Очумевшие от несмолкаемой праздничной карусели музыканты сменяли друг друга, не давая остыть стареньким инструментам. Дудочки, трещотки бубны и барабаны – сегодня все они в ходу. То тут, то там веселыми стайками носилась нарядная детвора. Ряженые в лесных чудищ парни смешно пугали девушек, сбившихся в стайки, а одиноких прохожих неутомимо завлекали в незатейливые игры.
Старики при этом внимательно наблюдали, чтобы не было нарушений на светлом празднике. А уж тех, кто разгулялся не на шутку, окунали в чан с кислыми огурцами.
Стоял тот чан на самом видном месте. На потеху всем могли бросить туда гордецов, людей богатых и даже знатных, чтобы «отмыть» от гордости и зазнайства.
Правила на празднике были простыми – всем должно быть место за большим столом. Будь ты чужеземный странник или безродный бродяга, будешь одет и накормлен в светлый праздник Благодара.
Везде, где играли дети, был слышен приятный уху перезвон. Источником сей нежной какофонии являлись привязанные к детским ладыжкам колокольчики. Так было заведено от самых истоков и до сей поры: родившемуся в народе Иль крепили к голени маленький колокольчик.
За тонкую связь с незримым миром, дающим жизнь, берегли его как собственную жизнь. Пронося через все свои дни, расставались с ним только в смертный час.
К вечеру по всему Илю слышны песни, особенно красивы они на закате. Посреди домов с высокими крышами, на которых громоздились резные размалеванные птицы, расположился богатый двор. Два могучих столба из дубовых бревен держали массивные двери. На них изображено раскидистое дерево. Его ветви, извиваясь, уходили лучами в разные стороны. В основании этого дерева расположилась птица, держащая в клюве красную рыбу. Так выглядели ворота, ведущие на царский двор. Сейчас они раскрыты и ждут гостей. Поодаль стоял украшенный узорами дом. Вечерние лучи скользили по его стенам и крыше и добавляли тёплых оттенков, так что узоры на доме начинали переливаться. Крыша его столь высока, что рядом не было дерева, готового соперничать с ним. От дома в сторону ворот шли двое: один из них стар, и поэтому его движения неспешные; другой молод, он специально и почтительно замедлил ход, чтобы идти рядом со старцем. Когда остановились, старик поднял голову к небу, прищурился и сказал:
– Эх, хорошо как поют… Я бы тоже спел, да рассмешу всех. Голуби на моем дворе и те смеяться будут. Дворовые скажут: царь из ума выжил! – На лице старика появилась добрая улыбка. Он положил руку на спину собеседнику и добавил: – На тебя надеюсь, на ум твой. Помню, Роха, чей ты сын. Иди!
Мастеровой
Конь под Рохой был справный, хороший, темно-коричневой масти. Он отлично нес седока.
Одним словом, прекрасный конь. Рохе достался он в наследство от Мастерового. В Иле все знали этого умельца и говорили о нем с большим уважением, так как во всяком известном ремесле он преуспел и ко всему подходил основательно и вдумчиво. Ходили к нему за советом и знатный человек и простой, и никому он в помощи не отказывал. Не гордился он, за богатством не гнался, жил просто. Звал его к себе и царь. Посоветоваться, если решение сложное принять надо, а если строить что задумал, без Мастерового не обойтись. В любом деле тот голова.
Немногословный и даже угрюмый, он чувства свои на людях не выказывал, но при этом был человеком не злым.
Опекал он Роху с малых лет. Тот попал к нему в раннем детстве и воспитывался как родной сын. Кроме Рохи, у него никого не было. История же о том, как мальчик попал к нему, со временем превратилась в легенду. А дело было так.
Ходил Мастеровой в чужие края далекие и неизведанные, за Большое озеро. Долго был он в пути, уже почти два года не видел родных мест.
Однажды в дороге, когда усталость сморила его спутников, почудился ему детский плач. Места те были дикие, безлюдные; солнце неумолимо клонилось к закату. Мастеровой остановил коня и спросил, не слышали ли его попутчики рыдания ребенка. Те отвечали, что не слышали, мол, почудилось ему, от усталости и не такое бывает. И вдруг снова донесся плач, да такой надрывный… Мастеровой оглянулся и посмотрел на своих товарищей, но никто не слышал, как заливается дитя. Однако он приметил, что кони под ними вздрагивали, словно откликаясь на далекий детский голос.
Пришпорил он коня и погнал его в надвигающуюся с горизонта темноту. Приятели, не понимая, что происходит, помедлив немного, бросились следом. Чуть не загнав коня, Мастеровой увидел в стороне от дороги одиноко стоявший огромный валун. Вокруг него металась, рыла землю и завывала свора диких собак. Почуяв всадника, псы, оскалившись, повернули к нему мерзкие морды.
Всадник остановил коня, вглядываясь в расщелину, делившую камень на две неравные части. Именно из нее время от времени доносился крик ребенка. И туда же были направлены взгляды псов.
Мастеровой снял с плеч войлочную накидку и намотал ее на левую руку, плотно закрыв тем самым кисть и предплечье. Другой рукой он вынул из чехла, крепившегося к седлу, боевой топор. Костяная рукоять удобно легла в ладонь. Сверкнув остро заточной сталью, топор рассек воздух по дуге и принял боевое положение.
Увидев всадника, собаки прижали уши, опустили черные морды к самой земле и двинулись на человека.
Ускоряя шаг и, очевидно, готовясь к прыжку, одна из них вырвалась вперед; остальные, забегая справа и слева, нацелились обойти Мастерового и напасть сзади. Конь вздрогнул и, испугавшись, попятился назад. Мастеровой, не давая стае приблизиться для решающего прыжка, что было духу свистнул, да так громко, что собаки, оторопев, застыли как вкопанные. Задрав серые головы, псы с напряженным исступлением стали всасывать теплый воздух сумрака. Учуяв призрак смерти, некоторые из них, завыли.
С криком, переходящим в рев, всадник
