Генри Олди - Витражи патриархов

– Прекрасна ты, возлюбленная моя, как столица, хороша и грозна, как полк знаменный, – шепчешь ты, не отрываясь от щели. – Отведи глаза, что меня победили, волосы твои – как стадо коз, что бегут с гор гилеадских, как разлом граната – щеки твои из-под фаты…

Ударил раскат грома. На безоблачном небе внезапно объявилась лохматая туча, ветвистая молния рассекла потемневший мир.

– Мастера! Мастера пришли!… – завизжали рабыни. Стража рассыпалась по переулку, выставив зазубренные копья и размахивая широкими крисами с семью ритуальными изгибами.

– Ублюдки! – надрывался богато одетый черноусый всадник, охаживая плетью пляшущего коня. – Сволочи! Выйдите на простор! Дайте моему копью войти в вашу проклятую глотку!…

Висевшее за его спиной длинное копье изогнулось петлей и прочно охватило горло кричавшего. Он захлебнулся, побагровел и рухнул под копыта, вцепившись в мертвую хватку взбесившегося копья.

…Ты отшатываешься от ставен, почти бежишь по тесному грязному коридору, у самых дверей черного хода налетая на бьющего земные поклоны оружейника.

– Мастер, пощадите! – седоглавый великан истерически визжит, не глядя тебе в лицо. – Пощадите, я не знал, кто вы, я никогда не складывал слова в витражи, я не… Не надо говорить надо мной!

Он затихает и валится лицом в пол. Ты переступаешь через большое тело и спешишь по замызганной улочке обратно, в гостиницу. Слова старого мечника преследуют тебя.

– Мастер, пощадите!… Я никогда не складывал слова в витражи… Не говорите надо мной!

– Девушку надо было описать подробнее, – цветы никак не хотели располагаться в вазе, и жена в очередной раз переставила весь ворох пионов в колодце хрусталя. – Дочь Звезды, понимаешь… А фигура, глаза, ножки, наконец?

Мастер взял со стола большое мокрое яблоко, надкусил.

– Попробую.

Он знал, что пробовать не станет. Это было бы слишком рискованно, слишком. А лгать он не умеет, учился когда-то, да видно – не тому…

…Чужое черное небо, чужие черные провалы между редкими незнакомыми созвездиями, ветер путается в невидимых сухих ветвях, палых листьях, грубых складках плаща, привычно откинутого с остывающего эфеса… Спать не хочется. Ты идешь сквозь мерный шелест, чернильную вязкую темноту, сквозь ровное дыхание ночи, пока она не становиться твоей, вобрав в себя шаги, плащ, ветер, судороги бунтующего рассудка, – пока… Вот теперь можно возвращаться. Спать. И просыпаться от собственного крика.

Он лежал на провонявшей клопами лежанке, считая трещины в потолке, когда в дверь постучали. Он ничего не ответил. Дверь осторожно заскрипела, и в проеме показался человеческий силуэт. Вошедший был стар, седые редкие волосы лежали на костлявых плечах, обтянутых длинным серым балахоном. Оружия при нем не было.

– Вечного счастья, – сказал старик.

– И вам.

– Мои братья хотят видеть вас. Пойдемте, прошу…

В тихом голосе гостя звучала уверенность в праве приглашать, ничего при этом не объясняя. Ты встал, застегивая пряжку пояса и привычно набрасывая перевязь с оружием.

– Вам не понадобится меч, – улыбнулся старик. – Говорящим не нужны костыли. Оставьте его здесь.

Ты разозлился. Ты отвык от подобного тона и вызывающе остановился, засунув большие пальцы за пояс. Старик пожевал губами.

– Меч, бесценное железо, слушай Мастера веленье, помни все, что твой хозяин заклинает тайным словом, – затянул он, постукивая каблуком, – выходи, клинок послушный, волю Мастера исполни, что и в мыслях не держал он, что во сне ему не снилось…

Ты с удивлением глядел в рот сумасшедшему старику, пока не ощутил непривычную легкость перевязи. Меч снова висел на стене. Ты невольно потрогал пряжку крепления, еще раз глянул на висящий клинок – и шагнул за гостем. Странная способность. Странные стихи, ритм тоже странный. «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною?» – пробормотал ты, берясь за ручку двери и спотыкаясь о длинные ножны. Предательский меч послушно закачался у бедра. Старик обернулся, посмотрел тебе в глаза и, ничего не сказав, шагнул вперед.

– Мистика какая-то, – сказала жена.

– Мистика, – согласился Мастер.

Под городом оказалась целая сеть древних заброшенных каризов, высохших и потрескавшихся. Вначале он еще пытался запоминать дорогу, но через полчаса убедился в бессмысленности этой затеи. Проклятый старик, казалось, шел с закрытыми глазами, уныло напевая себе под нос. Слов он разобрать не мог и подумал, что это первая песня, услышанная им в городе. Первая песня, и она не понравилась ему – однообразная и бесконечная, как эти коридоры с извилистым незаметным ритмом поворотов.

Пыльный тоннель, в котором проводник резко остановился и прервал свое бормотание, ничем не отличался от всех предыдущих. Старик опустился прямо на глинистый пол, поджав тощие ноги и указав рукой напротив себя. Он остался стоять и вызывающе прищурился на морщинистое лицо.

– Где же твои братья, старик? Или, не дождавшись нас, они одряхлели и скончались? Тогда мир их праху…

Слова прозвучали громко и нелепо. Ты понял это и разозлился еще больше.

– Что ты говорил на улице Оружейников, чужеземец?

– Говорил? Я не говорил, я смотрел… Но если ты собираешься исполнить предписание об оскоплении, то ты переоценил силы свои, старый человек…

– Лишь нам самим ведомы пределы сил наших. Что ты говорил, глядя на шествие, чужеземец? Говори, не бойся, здесь стихии не властны над витражами. Как и витражи над стихиями… Отвечай.

Ты вспомнил удлиненное лицо Аль-Хиро, мокрую спину носильщика, задушенного всадника… Лгать не хотелось.

– Отведи глаза, что меня победили, возлюбленная моя, волосы твои – стадо коз, что сбегают с гор гилеадских, как разлом граната…

Холодный ветер пробежал по коридору, закрутив воронки пыли. Ты остановился, с удивлением глядя на вставшего старика.

– Ты сам нашел смену ритма во второй стихии, чужеземец? Или ты искал в древних витражах?…

– Оружейник, сгибая спину, назвал меня Мастером. Почему бы и тебе не называть меня так, старик?

– Мастера стоят над словами, а ты… Слова стоят над тобой. Нет, ты не Мастер, ты куколка, зародыш, и неизвестно будет родившееся из тебя… Иди по крайнему левому каризу, человек, и ты выйдешь на свет. Я сам найду тебя. Потом. Не ходи на площадь Истины, чужеземец. Не надо… Прощай.

Дороги ты не помнил, но смутная уверенность не покидала тебя весь обратный путь. Выйдя на свет, ты опустился на запыленный камень и стал ковырять сухую землю концом ножен. Из кусков реальности никак не хотела складываться мозаика правды. Мозаика. Витражи. Смена ритма в третьей стихии. Или во второй?