Стивен Эриксон - Увечный бог

  - Если кто-то ждет Блистига у врат Худа, так Прыщ. Верно?

  Но Скенроу качала головой: - Не верю я в воздаяние за Вратами Смерти. Никто не сидит по ту сторону, взвешивая наши жизни. - Она пошатнулась, Рутан протянул руку. Ощутил, как на мгновение она оперлась всем телом. - Дерьмо. Могу не дожить до утра.

  - Доживешь, Скенроу. Не позволю тебе умереть, понимаешь?

  - Пути отсюда нет, ты это знаешь, любимый. Знаешь. Не прячь глаза.

  Он промолчал, потому что сказать было нечего.

  - Ты меня забудешь, правда? Постепенно. Как... других.

  - Не говори так, Скенроу. Даже не думай. Для людей... вроде меня... забывать - не проклятие. Проклятие - помнить.

  С тусклой улыбкой она высвободилась из его неловких объятий. - Тогда прошу, любимый, сделай все, чтобы забыть. Пусть не останется тяжкой памяти, пусть всё выцветет. Это будет не трудно, ведь все, что мы имеем, столь ничтожно.

  Он уже слышал подобные речи. "Вот почему память сродни проклятию".

  Блистиг отвернулся от уходящих. Вдалеке он различил свет фонарей, свет, прижавшийся к земле. Нахмурился, видя, что свет приближается.

  "Она нас убила. На заре нам конец, мы не сделаем и шага. Пойду к ней. Пойду и воткну нож. Не смертельная рана, не так, чтобы ушла сразу. Нет. В живот, пусть кислота вытечет и сожрет ее изнутри. Я же встану сверху, глядя на мучения, и это будет сладчайшее зрелище всей жизни. Зрелище, уносящее к смерти.

  Но даже это недостаточно, за все, что она с нами сделала. Кулак Добряк, тебе придется подождать у врат Худа. Пока я закончу с Таворой из дома Паран".

  Т'лан Имассы с самодельными носилками, на них покрытое тело. Рядом морпех, руки по локоть в крови.

  Блистиг прищурился.

  Т'лан Имассы прошли мимо. Кулак поглядел на бледное лицо человека в носилках. И крякнул.

  Морпех встал, отдал честь. - Кулак?

  - Прыщ еще не мертв? Зачем это, целитель?

  Ответом Блистигу стал удар кулаком в лицо - сильный, разбивший нос и заставивший отшатнуться. Он споткнулся, упал. Брызнула кровь. Блистиг лежал, оглушенный.

   Целитель встал сверху. - Дело в том, кулак, - сказал он, - что после всего того, что Прыщ вытерпел от вас, мы решили сделать его хорошим морпехом. А вы пошли и провертели дырку в кишках морпеха. На такое мы не согласны. Слышали, сэр? Морпехи не для вас.

  Блистиг слушал шаги Т'лан Имассов и морпеха. Повернул голову, сплюнул слюну и кровь. Хрипло хихикнул. "Да, человека измеряют по врагам его.

  Беснуйтесь, морпехи. Только дайте добраться до нее первой".

  Не сразу ему удалось встать, но когда он зашагал, движения стали быстрыми, хотя и скованными. Его заполнила неведомая прежде сила. В голове кружились два слова, словно мантра. "Увидеть ее. Увидеть ее. Увидеть ее".

  Лагерь хундрилов сворачивался, хотя выполнявшие работу люди двигались с мучительной медлительностью. Словно их тянули к земле когти на коже. Баделле смотрела из середины кружка двадцати детей Рутта, как всё занимало положенное для последнего ночного перехода место - все, кроме шатра матери. Та еще не вышла.

  Знахарки и другие женщины вышли недавно, с загадочными лицами. Баделле ощущала в шатре еще трех человек, хотя не была уверена. Отец, мать и дитя. Здесь ли будет последний их дом?

  Ребенок-хундрил подошел к Седдику, всунув в руки очередную игрушку - мундштук костяного свистка, заметила она, прежде чем мальчик спрятал вещичку в мешок и поблагодарил. Новый мешок, слишком большой для переноски. Дети хундрилов несли ему игрушки весь день.

  Каждый раз при виде их вереницы ей хотелось плакать. И чтобы Седдик тоже плакал. Но она не понимала, почему - они ведь так добры. И не знала, почему видит в детях слуг какой-то иной, высшей силы, чего-то слишком большого для слов. Это не повеление взрослых, матерей и отцов. И не дань жалости. Им не нужны игрушки? Они видела, как драгоценные вещички передают в руку Седдика, видела, как сияющие глаза на мгновение поднимаются к его лицу - в миг передачи подарка - а потом дети убегают стремглав, обнимают приятелей. Это длится и длится, и Баделле не понимает. Только болит сердце. Как ей хочется, чтобы Седдик заплакал, как ей хочется ощутить свои слезы.

  Она чуть слышно произнесла стих.

  Змеи не могут плакать

  Они знают так много

  Что жаждут тьмы

  Они знают так много

  Что света боятся

  Никто не сделает змеям подарка

  Никто подарком не сделает змей

  Их не дают

  Их не берут

  И во всем мире

  Одни лишь змеи не могут плакать.

  Седдик поглядел на нее; она поняла: он слышал. Конечно, ведь это поэма про него, для него, хотя он этого, возможно, не понимает. "Но человек, который его найдет, поймет. Может, он заплачет, может, и нет. Может, он расскажет нашу сказку так, что заплачут все. Потому что мы не можем".

  Пожилой хундрил подошел и помог Седдику положить мешок в фургон. Мальчик оглянулся на Баделле. Она кивнула. Он залез и сел рядом с сокровищами. Он думает, что там и умрет.

  "Но так не будет. Как он сумеет выжить? Хотелось бы знать ответ, потому что в нем тайна".

  Тут откинулся полог шатра роженицы, вышел отец. Глаза его были сырыми от слез, но был в них и огонь. "Он горд. Он дерзок гордостью и готов бросить вызов всем нам. Мне нравится этот взгляд. Так должен глядеть отец". За ним вышла и она, пошатываясь, сжимаясь от усталости. В руках был маленький сверток.

  Баделле задохнулась, видя бредущего к ним Рутта - откуда он взялся? Где прятался?

  Со скрюченными руками, с ужасной нуждой на сморщенном лице встал он перед матерью.

  Тоска сжала сердце Баделле, она пошатнулась от внезапного бессилия. "Где же Хельд? Хельд мертва. Она была мертва уже давно. Но что же нес Рутт в руках все это время? Всех нас".

  Мать поглядела на мальчика; Баделле заметила, что она стара - да и отец больше годится в дедушки. Она глядела на Рутта, на пустые руки, в искаженное лицо.

  "Она не понимает. Откуда ей? Он никому не повредит, наш Рутт. Он нес нашу надежду, но надежда умерла. Не его вина, не его вина. Мать, если бы ты была там... если бы видела..."

  Тут она выступила вперед, эта старуха, эта женщина с последним ребенком, эта чужачка, и нежно опустила младенца в колыбель рук.

  Дар безмерный... когда она положила руку ему на плечо, толкнув вперед, чтобы он пошел с ней и мужем - когда они двинулись за последним фургоном - медленно, словно быстрее она идти не может... Баделле не пошевелилась.