Кристофер Паолини - Наследие

Решив все необходимые вопросы, члены военного совета начали потихоньку расходиться. Сидя рядом с Сапфирой на холме, Эрагон видел, как их силуэты постепенно исчезают в темноте. Сапфира намеревалась до начала штурма прятаться здесь, за холмом, а Эрагон хотел все же пробраться в лагерь.

Орик ушел сразу после Рорана, но перед уходом подошел к Эрагону и крепко его обнял.

— Ах, как бы и я хотел с вами туда отправиться! — сказал он, глядя на Эрагона серьезно и торжественно.

— Я бы тоже очень этого хотел, — признался Эрагон.

— Ну что ж, после боя увидимся. И выпьем тогда за нашу победу. Опустошим немало бочонков меда, договорились?

— Буду с нетерпением ждать этого дня!

«И я тоже », — сказала Сапфира.

— Отлично! — Орик решительно тряхнул головой. — Значит, договорились. Только вы уж постарайтесь — не дайте Гальбаториксу вас одолеть. Мне что-то совсем не хочется, Эрагон, тебя оплакивать и за твоим гробом тащиться!

— Мы будем очень осторожны, — улыбнулся Эрагон.

— Хотелось бы надеяться. Хотя я бы с удовольствием щелкнул Гальбаторикса по носу!

«А я бы с удовольствием на это посмотрела!» — не удержалась Сапфира.

— Пусть хранят наши боги тебя, Эрагон, и тебя, Сапфира, — сказал Орик на прощание.

— И тебя, Орик, сын Тхрифка.

Орик еще раз хлопнул Эрагона но плечу и протопал к тому кусту, возле которого привязал своего пони.

Затем ушли Имиладрис и Блёдхгарм, но Арья осталась — она о чем-то оживленно беседовала с Джормундуром. Эрагон не придал этому особого значения, но, когда Джормундур вскочил на коня и исчез во тьме, а Арья снова осталась, он догадался, что она хочет поговорить с ним наедине.

И действительно, когда все наконец разошлись, Арья посмотрела на него, на Сапфиру и спросила:

— Скажи, что с вами случилось во время этого путешествия? По-моему, ты просто не захотел говорить об этом в присутствии Оррина, Джормундура и… моей матери.

— Почему ты так решила?

Арья ответила не сразу:

— Потому что… вы оба как-то переменились. Может, это воздействие Элдунари? Или сказалась та буря, в которую вы попали?

Эрагон улыбнулся ее проницательности. Он мысленно посовещался с Сапфирой и, когда она выразила свое одобрение, признался:

— Просто мы узнали свои истинные имена.

Арья широко раскрыла глаза.

— Вот как? И они… вам понравились?

«Отчасти», — честно сказала Сапфира.

— Но мы не только узнали свои имена, — снова заговорил Эрагон, — но еще и увидели, что земля круглая. А во время обратного полета Умаротх и другие Элдунари обрушили на нас целый ворох своих знаний и воспоминаний. — Он даже слегка улыбнулся, вспоминая свое тогдашнее состояние. — Не могу сказать, что мы все из этого поняли, но эти сведения позволили нам на многое посмотреть… совершенно иначе.

— Ясно… — прошептала Арья. — И как тебе кажется, это переменило вас к лучшему?

— Конечно. Сами по себе перемены ни хороши, ни плохи, но знания всегда полезны.

— А вам было трудно отыскать свои имена?

И Эрагон рассказал ей, как они этого добивались. А потом поведал и о том, с какими странными существами они встречались на Врёнгарде, и это страшно ее заинтересовало.

Рассказывая Арье об этом, он вдруг решил, что ему непременно нужно сделать одну вещь, и тут же объяснил Сапфире свои намерения. Та, хоть и не слишком охотно, все же свое согласие, но спросила: «А ты обязательно должен ей это сказать?»

«Да».

«Тогда поступай, как знаешь, но только если она сама согласится».

Закончив свой рассказ о путешествии на Врёнгард, Эрагон посмотрел Арье прямо в глаза и спросил:

— Хочешь узнать мое истинное имя? Я бы с радостью им с тобой поделился».

Она, казалось, была потрясена до глубины души.

— Нет, что ты! Этого нельзя говорить никому! Ни мне, ни кому бы то ни было еще! Особенно теперь, когда мы так близко от Гальбаторикса. Он может выкрасть эти сведения, даже из моего сознания. Свое истинное имя можно доверить только тому, кому ты доверяешь более всех прочих.

— Я доверяю тебе именно так.

— Эрагон! Даже мы, эльфы, обмениваемся истинными именами только в том случае, если знаем друг друга много-много лет и очень близко. Знания, которые дает истинное имя о той или иной личности, слишком личные, слишком интимные, чтобы ими разбрасываться. Нет большего риска, чем поделиться этими знаниями с кем-то еще. Когда ты называешь кому-то свое истинное имя, ты как бы передаешь ему в руки и самого себя, все то, что ты из себя представляешь.

— Я знаю. И все же, боюсь, другой такой возможности у меня не будет. И потом, это самое ценное, что у меня есть, и я хотел бы отдать это тебе.

— Эрагон… Так нельзя! Подумай…

— Я уже подумал.

Арью, похоже, слегка знобило. Обхватив себя руками, она некоторое время сосредоточенно молчала, потом сказала:

— Никто никогда еще не предлагал мне такого дара. Для меня твое доверие, Эрагон, огромная честь, и я понимаю, как много это для тебя значит, но — нет, я должна отклонить твое предложение. Это было бы неправильно как с твоей стороны, так и с моей — если бы я приняла твой дар. Нельзя совершать такие значимые поступки просто потому, что завтра нас могут убить в бою или обратить в рабство. Даже перед лицом самой большой опасности не следует вести себя глупо.

Эрагон склонил голову. Доводы Арьи были справедливы, и потом, он обязан был уважать ее выбор.

— Хорошо, как хочешь, — сказал он.

— И все равно… спасибо тебе, Эрагон!

Несколько секунд он молчал, потом спросил:

— А ты кому-нибудь называла свое истинное имя?

— Нет.

— Даже матери?

Лицо ее исказилось.

— Нет.

— А оно тебе известно?

— Конечно. Как ты мог предположить, что я могу не знать собственного имени?

Он слегка пожал плечами.

— Я ничего не предполагал. Я просто не был уверен. — Они снова помолчали. Потом он спросил: — Когда… и как ты узнала свое истинное имя?

Арья так долго молчала, что он уже решил, что она откажет ему в ответе. Затем она вздохнула и сказала:

— Это случилось через несколько лет после того, как я покинула Дю Вельденварден. Я тогда наконец начала привыкать к своей роли посредницы между варденами и эльфами. Фаолин и другие мои друзья находились далеко, и у меня было довольно много свободного времени. И большую часть этого времени я посвящала тому, что обследовала Тронжхайм. Я бродила по таким уголкам, куда редко кто отваживался заглядывать. Тронжхайм ведь гораздо больше, чем это кажется многим, и там полно всяких странных вещей: странные помещения, странные существа, очень странные, полузабытые артефакты… И вот однажды, бродя в тех уединенных местах, я вдруг поняла, что теперь знаю себя гораздо лучше, чем прежде. А потом я нашла одну комнату в верхних этажах Тронжхайма — сомневаюсь, что смогла бы теперь определить, где она находится. Лучи солнца вливались туда потоком, хотя потолок был цел, а в центре комнаты высился некий пьедестал, и на нем рос один-единственный цветок. Я не знаю, что это был за цветок, я никогда прежде таких цветов не видела, да и потом тоже. Лепестки у него были пурпурные, сердцевинка — как капля крови, а стебель покрыт крупными типами. И от этого цветка исходил такой чудный аромат, что казалось, будто он весь звенит, будто он поет некую дивную мелодию… Это было так удивительно и неожиданно, что я надолго застряла там, любуясь цветком. Не знаю, сколько прошло времени, но потом — и именно там — я и сумела выразить в словах то, что собой представляю.