Святослав Аладырев - Извек

— Так как называлось то? — не выдержали за столом.

— Называлось то? А что разве не сказал? Называлось просто: поначалу Смерть — Борона,[29] потом… Бивни — Саморубы.

— Бивни — Саморубы? — переспросил хозяин недоверчиво.

Глаза присутствующих остекленели. Взгляды буравили лохматого, но один за другим тупились о его лицо и втыкались в столешницу. По всему было понятно, что лохматый не врал.

— Так ты сработал эти самые Бивни? — медленно проговорил старшой. — Стало быть в мешке то самое и лежит?

— Не совсем то, но лежит, — кивнул чернявый. — Мои поменьше, да поумней старых. Те всех подряд клали, мои же чуют вружённого, злобного ли, простого. Можно приказать рубить мужей на тыщу сажень вокруг, можно на полёт стрелы.[30] Бабы же с детьми нетронуты останутся. Можно древа валить, либо городские ворота в мгновение извести. Однако, беда та же. Все в округе едва прознали про мою работу, отвернулись как встарь. Слушать не стали, что для добра я их сработал, да для защиты земель наших. Вот и гуляю теперь…

— Покажи! — выпалил мальчишка, подавшись вперёд.

Все тупо обернулись на голос, но, осмысливая сказанное, даже не окрикнули за дерзость.

— Показать не мудрено!

Лохматый запустил руку под лавку, вытянул мешок, уцепил пальцами шнур. Узел легко поддался, будто давно ждал этого. Пятерня чернявого окунулась в горловину и потащила на свет странное, в полтора локтя, кольцо из двух изогнутых лезвий с плоской перекладиной посерёдке. По блестящей поверхности металла разбегались волны булатного узора, хищная режущая кромка сверкала как грань яхонта. Лохматый вытянул руку над столом. Давая разглядеть всем, медленно повертел разными сторонами. По стенам и потолку побежали яркие отблески.

— Вот такая штука, — вздохнул кузнец помрачнев и стал расправлять горловину мешка.

Убрав Бивни — Саморубы, долил бражки, медленно выпил. Забулькало и в прочих чарках. Все постепенно отходили от удивления, на лохматого поглядывали с уважительной опаской, осознав, на что могли нарваться утром. Сотник же размышлял о том, как справиться с такой штуковиной, коли придётся повстречать. Однако, очередная доливка браги переложила думки на весёлый лад и скоро все уже покатывались со смеху, слушая заковыристые байки лохматого.

На смену обеденному раскладу уже появились медовые орешки, когда хозяин вдруг посмурнел. Брови зажали переносье, собрав лоб в глубокие складки. Не говоря ни слова, со всего маху грянул кулаком по столу и зло закачал головой. Все замерли, едва не поперхнувшись угощением. Хозяин же на глазах светлел лицом и наконец обвёл всех победным взглядом.

— Вспомнил, конья грыжа!.. Вспомнил, откель в табуне полста четвёртый взялся! Собун, копытом его по голове, своего коняжку ещё не забрал.

Мышонком пискнул мальчишка, упрятав в кулачок смех над батькой. Сердце не успело стукнуть трёх раз, как стены дрогнули от раскатистого гогота. Дух перевели лишь когда в дверь заглянули испуганные дочки. Увидав смеющихся мужчин, охотно хихикнули и так же быстро скрылись.

— Ну, гои, — вздохнул старшой, насмеявшись и поднялся из—за стола. — Спасибо этому дому, а мы пойдём в гости. Надоть вас с родственниками познакомить, посидеть, новости послушать, какое в свете чудо узнать. Хотя, одно чудо уже зрили.

Хозяин подмигнул лохматому. В горницу забежала девчушка лет восьми, поманила старшого пальчиком и, косясь на гостей, на цыпочках потянулась к отцовскому уху. Тот пригнулся, с довольной физиономией выслушал и, погладив по голове, выпрямился.

— Все уже собрались, столы под снедью! Не откажите, други, тут недалече — через пяток домов. Перекусить перекусили, а там ужо посидим по—человечески.

Извек, порадовавшийся было завершению застолья, распрощался с намерением передохнуть после обеда. Ну что ж, на княжьих пирах бывало и похуже, иной раз по пять раз за день харч метать приходилось. Чернобородый кузнец будто прочёл его мысли. Понимающе улыбнулся, подёргал за ремень, выпуская из под пряжки ещё одну дырочку.

— Воля ваша! Отчего ж не пойти? Рады будем добрых людей уважить.

Все подались наружу. Под крыльцом опять заурчал пёс. Извек хмыкнул.

— Ну и кобель… Того и гляди, ползадницы отъест. Не кобель — Волкодав!

— Да от этого волкодава один шум по всей округе, — откликнулся хозяин. — Вот все и думают, что страшнее не бывает, а толку чуть. Ну бегает, ну задирает всех, кого не лень, ну морда толще других, а ведь дурак дураком.

— Ну, тебе лучше знать, — вставил чернявый, пожав округлыми плечами. — А народ по шуму судит. От кого шума больше тот и знаменит.

Едва сошли с крыльца, дорогу перегородили грозно шипящие гуси. Неторопливо косолапя через двор, выгибали шеи, гоготали и бестолково щёлкали клювами.

— Ого! — хохотнул Сотник. — Друзья Волкодава подоспели.

— Да это вовсе не мои, — отмахнулся старшой с досадой в голосе. — Семёшкины гуси, соседские. Любят в моей луже поплескаться.

Птицы плотной кучей миновали крыльцо. Люди, посмеиваясь, двинули со двора. Уже на улице догнал один из молодых парней. Раскрасневшись от пузатого бочонка на плече, поравнялся с Извеком. Понизив голос, радостно затараторил:

— Ужо сейчас попируем. Эт тебе не пиво с бражкой. Настоящее ромейское, будь они трижды не ладны. Вино добрейшее. С него ни спасу, ни удержу от веселья нет.

Сотник кивнул, на глазок прикидывая количество вина. Выходило кружек по пять на глотку. Правда, не ведомо сколько питков ждёт на месте. Ну да ладно, как говаривал Рагдай: — главное ввязаться в драку, а там само пойдёт.

Лохматый задумчиво шагал рядом с хозяином, рассеянно скользя глазами по улице. Проходя мимо кузни, с тоской поглядел на распахнутую дверь и дымок, вьющийся из трубы. Старшой заметил взгляд, что—то прикинул в уме, хмыкнул собственным мыслям, потеребил мочку уха.

— Слышь ко, кузнец… А оставайся у нас. Чай не прогоним, нам толковый коваль страсть как надобен. Мы коней по старинке куём, другие же давно по—новому. Подковки тоньше, да будто бы половчей наших. Да и от конокрадов спасу нет, конья грыжа. Может и здесь пособишь.

Лохматый быстро глянул на старшого.

— Не шутишь? А как же бивни?

— Куда уж шутить, конья грыжа, нам тут не до шуток. Да и бивням твоим работа найдётся. Леса у нас вон какие. Степняк, либо ушкуйник забалует… Оставайся!

Кузнец нахмурился, пробежал глазами по крепким домам, недалёкой опушке леса, оглянулся назад, где виднелся край загона с табуном.

— Помыслим.

— Помысли, помысли, — спешно согласился старшой. — Мы не торопим. Кто ж с кондачка такое дело решает.