Лилия Баимбетова - Перемирие

— Почему ему в сто пятьдесят не дали сонга? (Это был пограничный, самый ранний возраст для присвоения звания провидца).

— Поссорился с Советом.

— Что, серьезно? — удивилась я (я никогда о таком не слышала, и попробовал бы кто-то у нас поссориться с Советом хэррингов), — У вас такой злопамятный Совет? Уж сорок лет прошло…. И потом, чинить препятствия…

"Идущим по пути Духа", — хотела я сказать. Звание сонга и существует для того, чтобы тем, кто далеко зашел по пути Духа, не было препятствий в их путешествиях, чтобы дела войны больше не отвлекали их. Верхушкой воинской иерархии, в сущности, являются дарсаи — стратеги, сонги не имеют отношения к военным делам, они имеют право жить, где угодно, и заниматься, чем угодно. Но я не стала продолжать фразу, оттого, что не верила веклингу: чтобы Совет держал в действующих стратегах того, кто уже в сто пятьдесят мог стать провидцем? Держал сорок лет — насильно? Он мог только добровольно согласиться на это. Но даже тогда я не подумала о том, для чего это было нужно. Мимо скольких предостережений я прошла, уму непостижимо! Нет, я не жалею о своей судьбе, но лишь поражаюсь тому, какой безвольной игрушкой я была в ее руках. Как тут не поверить в силу предназначения!

— На вас кто-то напал?

— Угу.

— Охотники?

Прекрасное лицо веклинга на миг выразило недоумение.

— Нет, — сказал он, — это были не Охотники. Но бойцы хорошие, мы еле ушли от них.

— Ты их рассмотрел?

— Н-нет… Дело было ночью, да еще и в дождь.

— Но это были не Охотники?

— У них были топоры и кривые сабли, не мечи…

Меня вдруг пробрала дрожь: боевые топоры? кривые сабли? Господи, с кем же они дрались? Ворон внимательно и серьезно смотрел на меня: от него не укрылось мое волнение.

— Ты знаешь, кто это был, тцаль?

— Я не уверена, — пробормотала я.

— Вот как?

Тогда я посмотрела ему в глаза. "А знает ли он сам? — думала я, — Ведь, наверняка, знает, разве не за этим они сюда приехали?" Надо было, наконец, прояснить ситуацию.

— Кое-кто считает, — сказала я, — что вы приехали сюда, чтобы заключить с ними союз.

— С кем?

— С нильфами.

Я ожидала, что он отреагирует на это слово, но не так. Он только замер и насторожился, ничего не выразилось ни в его лице, ни в глазах, я лишь почувствовала его внутреннее напряжение.

— Это так?

— Поговори с дарсаем, — вдруг сказал он тихо, — Может, он тебе и скажет. Извини, я пойду.

С самым равнодушным видом он повернулся было к двери, но я поймала его за рукав. Ворон вопросительно оглянулся.

— Я схожу за сумкой с травами, потом осмотрю вас.

Веклинг безразлично кивнул и ушел. Хлопнула дверь. Я осталась в коридоре одна и, прислонившись лбом к каменной кладке, закрыла глаза. Камень был холодным и влажным. Отчего-то к глазам моим подступали слезы и перехватывало дыхание. Но не хватало мне еще расплакаться в чужой крепости, в коридоре, где кто угодно мог увидеть мои слезы.

Скорым шагом, с запрокинутой головой, я вбежала в свою комнату и, закрыв дверь, разрыдалась; и эти слезы — абсолютно беспричинные — были первыми за всю мою жизнь Охотника.

Глава 4 Будни.

Всю ночь шел снег, и когда я проснулась утром, он лежал уже всюду. К утру ударил мороз, и небо очистилось, стало ясным и прозрачным, как ломкое стекло. Зари не было, и в чистом бледно-голубом небе над рекой и дальними холмами всходил пылающий алым ясным светом солнечный диск. Ровная тихая белизна покрыла весь мир — и холмы за рекой, и поля, и горные склоны, и еще вчера грязный, в слякотных лужах двор крепости. Все было одинаково бело вокруг, не видны были дороги, только маленькая меловая речушка все так же петляла меж сугробов, да леса чернели на склонах. На карнизе блестел иней. Был тот самый момент утра, когда все синеватые сумеречные тени уже исчезли, но солнце взошло еще не настолько, чтобы блеском снег слепил глаза, и снежный покров являлся в своей первозданной чистейшей белизне. Воздух был морозен и свеж, ни единый запах не нарушал его, все запахи замерзли и были погребены под снегом. Как завороженная, стояла я у окна и, обхватив себя за плечи, смотрела на то, что случилось с миром за ночь. Вот она — зима. Подумать только, какое странное и страшное время года, так, наверное, будет выглядеть мир после конца света, так же будет все вокруг бело, безжизненно и мертво, не будет ни красок, ни звуков, ни запахов, только холод и чистейшая белизна. Как они живут здесь на Севере? Здесь снег лежит, наверное, месяцев пять, почти полгода, выпадает в ноябре и не тает почти до середины апреля. Я бы не вынесла этого: каждый день, каждый час смотреть на этот мертвый белый мир — и мерзнуть, в конце концов! Как можно жить в этом холоде? Моя привычная одежда не годилась для этого климата — в тунике у меня ужасно мерзли руки, а рубахи с рукавами я сроду не носила. Как сказал поэт:

Слух преклоняю:

Ни шороха и ни скрипа.

А перед глазами

Чистейшая белизна

Дыхание стужи

Проникло в мою одежду.6

Пока я смотрела в окно, вода для умывания успела остыть. Вяло я поплескала в лицо неприятно-холодной водой, увязала в хвост спутанные кудри и, завернувшись в плащ, побрела в столовую. Холод меня угнетал и превращал в какое-то полусонное существо, я с удовольствием вообще не вылезала бы из-под одеяла.

Отчаянно зевая, я толкнула дверь, ведущую на балкон над столовой. В сам обеденный зал вела лестница с балкона. Именно здесь, в этой обеденной зале, трижды в день собиралась вся семья Эресундов.

Когда я спустилась вниз, никого еще не было. На длинном столе стояли оплывшие свечи в изящных подсвечниках из гойдельского фарфора, не замененные со вчерашнего дня. Эта комната казалась мне самой скучной в крепости. Она не была ни роскошной, ни сколь-нибудь изящной, но здесь, как нигде больше в крепости, ощущался мещанский добродетельный уют. Наверное, когда-то трапезы в этой комнате проходили по-другому, но сейчас за столом можно было слышать только: "Ольга, держи спину прямо! Гельда, не клади локти не стол!", — произнесенное резким голосом Ольсы или дребезжащим голосом ее бабки, матери ее отца; они обе не уставили наставлять младших сестер Ольсы. На меня они, кстати сказать, тоже поглядывали с тайным неодобрением.

За мной в столовую спустился старший веклинг, изящный и тонкий, как цапля. Он был растрепан со сна, и на щеке его был рубец от подушки; все это несколько смягчало строгую красоту его лица. Даже не взглянув на меня, он отправился бродить по комнате, заложив руки за спину.

Солнце взошло уже настолько, что слепило глаза и сияло в полировке мебели, в подсвечниках и золоченых рамах портретов. Прислонившись к шкафчику, я смотрела на веклинга, ибо на него приятно было посмотреть — как на произведение искусства. Такая красота, доходящая до совершенства, встречается чаще среди женщин, чем среди мужчин; а в нем было совершенно все — кошачья хищная грация, с которой двигалось его поджарое сильное тело, небольшая, гордо посаженная голова, тонкие, правильные и вместе с тем твердые черты лица. Он ходил совершенно бесшумно, так, как они ходят в степи, ступая на всю подошву, легким, неслышным шагом, с той самой звериной грацией, которая часто присуща нечеловеческим народам. И следя за ним взглядом, я видела их всех — худощавых, высоких, грациозных, A Karge, Воронов, в бескрайней пыльной степи, умирающих и торжествующих победу, пытавших моего мужа и погибавших от моих ударов.