Екатерина Соловьёва - Хронофаги

— Что, голубчик, не повезло тебе сегодня? — деловито поинтересовался он у крестьянина, наклонившись над ним.

— Добрый господин, помоги, сделай милость! — взмолился мученик. — У меня жена дома на сносях, пропадёт ведь одна-то… А я уж не забуду, Ваша милость, буду тебе служить до самой смерти! Ох, больно-то как!.. Только помогите…

— Будешь, будешь, ещё как будешь, — усмехнулся богач, поцокав языком, и навалился всем весом на сосну, вырывая у страдальца новые стоны. — Поклянись своим родом, что отдашь мне то, что дома у себя никогда не видал. Иначе лежать тебе здесь до ночи, пока лисицы да барсуки не явятся…

После нескольких минут раздумий лесоруб согласился, очевидно, решив, что женщина на сносях не станет бегать по соседям или в город за новой вещью. Едва заполучив согласие, «благодетель» сделал вид, что напряг все силы, приподнимая дерево, и выпуская крестьянина из опасной ловушки. Осмотрев целые ноги, дровосек поднял голову, чтобы поблагодарить незнакомца за спасение, но никого не увидел. Торопливо перекрестившись, он поднял верёвку, топор и заковыял домой.

— Держись за меня, — хрипло посоветовала старуха и Бертран опасливо ухватился за костлявое плечо.

В полёте лес слился по краям в две изумрудные сверкающие полосы, остановившись на самом краю, где раскинулась крохотная деревушка в десять дворов, едва озаренная рогатым месяцем. У ворот покосившегося дома, в окне которого теплился свет, столпились соседи, мужчины одобрительно хлопали по плечу бледного ещё дровосека, пыхтели самодельными трубками и громко смеялись. Вдруг дверь скрипнула и на пороге появилась полная краснолицая женщина в чепце. Отерев вспотевший лоб, она шумно выдохнула и громко объявила:

— Девочка!

— Девочка… — эхом отозвался дровосек, и лицо его расплылось в нездоровой улыбке облегчения, больше похожей на оскал. — Девочка…

— Держись. Пойдём ещё через шестнадцать лет, — глухо пробормотала старуха, и в её голосе кардиналу послышалась давняя затаённая боль.

Следующим пейзажем открылся песчаный берег широкой полноводной реки, залитый полуденным солнцем, телега с дровами, прикорнувшая на обочине узкой дороги, и семья из трёх человек. Бертран без труда узнал постаревшего лесоруба, и теперь с интересом рассматривал его жену и дочь: сгорбленная светловолосая женщина в переднике, с усталым лицом и синяками под глазами, и прелестная девушка в изношенном сером платье, явно маленьком, с мечтательным взглядом и аккуратной шапочкой золотистых волос.

— Мюзетта, дочка, набери воды, да зайди подальше, чтобы чистая была, — крикнул дровосек. — А ты, Марта, сполосни мою рубаху, вся в пыли. Не дело в город грязным ехать.

Улыбнувшись, девушка взяла с телеги баклажку и бросила взгляд на кусты вереска, где стояли старуха и кардинал. Бертран вздрогнул, инстинктивно подавшись назад, но бабка остановила его, пробубнив:

— Тихо. Моя дочь нас не видит. Это прошлое. Иди за ней, сам всё увидишь…

Они по колено зашли в реку вслед за Мюзеттой, оставив позади её мать, полощущую мужнину рубаху в мутных илистых потоках. Вдруг вода вокруг бёдер девушки слегка забурлила, показались руки в изумрудных рукавах, уцепившиеся за подол холстяного платья, потянули вниз, на дно. На визг женщина бросилась со всех ног. Схватив дочь подмышки, она потянула её к берегу, что было сил.

— Жак! Помоги, Жак!

Бертран обернулся на дровосека. Тот истово крестился, не сходя с места и неразборчиво шепча молитвы. Кардинал перевёл взгляд обратно: борьба шла нешуточная, из глубины на мгновение выглянула недовольная чернобородая физиономия и тут же ушла под воду, дёрнув испуганную девушку вниз сильнее. Однако, в какой-то момент матери удалось с силой рвануть дочь на себя и оттолкнуть на мелководье.

— Беги, Мюзетта…

Это были её последние слова: речные руки крепко обхватили лодыжки женщины и мгновенно утащили на дно. Выпачкавшись в иле и песке, девушка выползла на берег и горько разрыдалась, закрыв лицо грязными ладошками. Внезапно река забурлила снова, из волн по пояс поднялся разгневанный бородатый мужчина в дорогом изумрудном кафтане и закричал, грозя лесорубу:

— Счёт не закрыт, Жак! Не закрыт, слышишь?! Добром или силой — я получу ребёнка из твоего рода!

— Незачем дослушивать, — прошелестела старуха, смахивая непрошеную слезу. — Идём в твоё время, рыцарь…

Всегда свободная, гордая Рона, ныне скованная небывало толстым льдом, сверкала под солнцем морозным утром, и у путешественников во времени изо рта вырывался пар. Они встали на берегу, где теснились старые кирпичные лачуги, а из редких труб валили чёрные столбы дыма. По скользким деревянным мосткам осторожно пробиралась женщина с корзиной белья подмышкой, следом ступала закутанная в старую шаль четырнадцатилетняя девочка в вязаной шапочке, низко натянутой на лоб. Она тащила мешок с мылом и щётками.

— Жанетта! — дёрнулся вперёд Бертран, но замер, понимая, что ничего не может изменить. Сердце колотилось глухо, мощными ударами отдаваясь во всём теле.

Мадам Бурре намочила две простыни, одну вручила дочери, вторую принялась методично намыливать сама. Они о чём-то шутили между собой и едва слышно посмеивались, а кардинал тоскливо подумал о том, что тогда воробышек улыбался чаще. Девушка наклонилась над прорубью и опустила бельё в воду, чтобы смыть грязь, жир и мыло. И вдруг что-то потянуло ткань вниз, Жанетта вскрикнула, сжав скользкие края, и упала на лёд. Раздался громкий треск, белая корка начала лопаться и мадам Бурре, в ужасе отбросив стирку, протянула руки вниз:

— Хватайся! Скорее!

Девочка не успела встать, как из воды высунулись всё те же мужские руки в изумрудных одеждах и крепко сжали её ноги в изношенных ботинках, дёрнув вниз.

— На помощь! Анри, на помощь! — истошно завопила мать, прыгнув на ломающийся лёд.

Она легла животом на гладкую поверхность, намертво вцепившись одной рукой в сваю, а второй в рукав платья дочери.

— Давай! — скомандовала она. — Цепляйся за меня и ползи по мне наверх!

Жанетта совсем онемела от страха, но с каждым рывком в воду, судорожно вцеплялась в пальто матери. Стиснув зубы, женщина медленно, но верно отодвигала девочку от проруби, больше не тратя сил на крик. Она совсем не удивилась человеческим пальцам, мёртвой хваткой давящим тонкие лодыжки. Оставив сваю, мадам Бурре принялась разжимать чужие руки. Они были сильны, словно железные тиски, но материнская любовь сильнее — победно выдохнув, удалось расковать эти клещи. Постепенно они менялись местами: дочь влезла на мостки, женщина подкатилась к треснувшей лунке.