Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Он спустился на второй этаж.

Хозяйка дома, по-видимому, поняла желания своего гостя на расстоянии. Во всяком случае, форточка в комнате была открыта для проветривания, а горничная застилала кровать.

Горничная была молодая, черноволосая и симпатичная. Белая блузка туго обтягивала пышные перси.

До чего же они все в этом доме полногрудые, подумал Свет. Как там было у сочинителя Легостая? «Налитые живительными соками»… Еще как налитые! Впрочем, мне-то какое до оных персей дело?..

Горничная между тем, достав из комода постельное белье, глянула на чародея с любопытством и явным ожиданием. Наверное, рассчитывала, что столичный волшебник снизойдет до того, чтобы перекинуться парой слов с приятной глазу прислугой. Но столичный волшебник, увы, не снизошел — аура девицы оказалась совершенно заурядной, — он просто с удовольствием смотрел на ловкие движения горничной, на ее гибкую, пышущую здоровьем и молодостью фигурку.

Девица снова кинула взор на гостя, мило улыбнулась.

И тут столичному волшебнику возжелалось, чтобы на ее месте оказалась хозяйская дочка. Конечно, княжна Снежана вряд ли когда-либо застилала даже свою собственную постель, но несомненно ее движения при этом оказались бы не менее ловкими, а фигурка не менее гибкой, чем у горничной. И удовольствие, наверное, оказалось бы не меньшим…

Увы, сие желание столичного волшебника было абсолютно несбыточным. Что ж, буде Нева не течет к Волхову, Волхов течет к Неве!.. Поэтому столичный волшебник снизошел наконец до разговора с прислугой.

— Не спешите, голубушка, — сказал он. — Ложиться я пока не собираюсь.

И вышел. Спустился по лестнице. Однако, подойдя к дверям, за которыми звучал очередной венский вальс («Ласковый Дунай»), решил, что на этот раз Волхов протечет мимо Невы. И мимо «ласкового Дуная». Самое время сейчас Волхову не толкаться промеж танцующих пар, а отправиться на небольшую прогулку. Подышать, так сказать, свежим воздухом, развеяться…

Возле особняка, вдоль подъезда и по обеим сторонам улицы, выстроились многочисленные кареты, украшенные самыми разнообразными гербами. На гербах красовались медведи и лисицы, белки и горностаи, волки и бобры. Целый зоопарк… Ожидающие своих хозяев кучера беседовали друг с другом о дворовых девках и хозяйской милости.

Саженях в пяти слева от парадной лестницы, между кустами сирени и стеной особняка, стояла каменная скамья, и Свет незамеченным спустился к ней. Посидел минут десять, удивляясь своему равнодушному отношению к тому, что случилось с Буривоем Смирным, и ожидая от Мокоши неведомо чего. Впрочем, он-то прекрасно знал, чего именно ждет. А вдруг его начнут искать!.. Однако не менее прекрасно он знал и то, что ничего не дождется. Искать-то его в конце концов начнут. И в конце концов сии долгие поиски, разумеется, увенчаются успехом, но отыщет его вовсе не обладательница гибкой фигурки, пшеничных волос и ядовитого языка. Как бы столичному чародею этого не хотелось…

По кустам пронесся прохладный ветерок, прошелестел листьями, и в шелесте этом послышалось тихое: «Забудьте о сокровенных чаяниях! Сокровенные чаяния вовек несбыточны!» Так вроде было у Легостая…

Свет вздохнул, встал, поднялся в дом. Наступив на горло собственным желаниям, снова прошел мимо дверей, за которыми по-прежнему разносилась музыка и шаркали по паркету ноги, и отправился наверх.

Едва шагнув в коридорчик возле своей комнаты, он сразу почувствовал присутствие посторонних. А потом услышал громкий шепот:

— Да будет, Радомира! Экая вы, право, недотрога! Ужель я вам нисколечко не нравлюсь? Чего ж вы вчера не сопротивлялись?

Тяжелая, синего бархата, штора, закрывающая окно в конце коридорчика, шевельнулась. Потом послышался характерный чмокающий звук — за шторой явно поцеловались. А потом взволнованный девичий голос тихо произнес:

— Оказывается, вы бойкий парень! А прикидывались таким тихоней. Вот уж не думала!.. — Звук нового, на этот раз долгого поцелуя. Судорожный вздох. — Вы мне очень нравитесь, Ярик, но буде хозяйка проведает… — Еще один судорожный вздох. — Она же выгонит нас обоих!

Свет включил Зрение.

Знамо дело, любодеев он за шторами не видел, однако ауры сияли вовсю. Знамо дело, аур было две. И знамо дело, одну переполняли интенсивные цвета Додолы, а другую — Перуна. Вот только свечение Перуна было интенсивным настолько, что его вполне хватило бы и на двоих молодых парней.

Слуги, понял Свет. Играют в обжимашки, пока хозяйского глаза рядом нет. Другого места не нашли…

— Не бойтесь, Радомира, — снова донесся громкий шепот. — Откель хозяйка может проведать? Нешто лишь вы сами ей проговоритесь… Все на балу, никто нас здесь не увидит. А буде вы думаете, что я просто так, то ошибаетесь. Я ведь и жениться на вас готов с дорогой душой!

Штора опять шевельнулась. Неведомая Свету Радомира пискнула, но в писке этом прозвучал не протест — откровенное удовольствие. Так же вот пищала Забава, когда Свет стискивал ее в медвежьих объятиях…

— Вы мне не верите?

Цвета Додолы и Перуна в аурах запылали гараже.

— Я вам верю, Ярик. — Девичий голос журчал весенним ручейком. — Но не могу я так, понимаете? То за шторами, то в бельевой…

— Да-а-а! — В голосе Ярика прозвучала нескрываемая досада. — А с Олегом-то, небось, могли? И за шторами, наверное, и в бельевой?.. Вот токмо он теперь нигде не сможет! Отвоевался, добрый молодец!

— Экий вы, Ярик… — Весенний ручеек превратился в гадючье шипение, а цвета Додолы сразу потускнели. — С Олегом у меня ничего не было. Я сразу дала ему по рукам. И зря вы так!.. Негоже так о больном человеке! Он выздоровеет!

— Счастливы живущие надеждами! — сказал с усмешкой Ярик. — Но надежды не всегда исполняются…

Цвета Додолы потускнели еще больше, и Свет понял, что неведомая Радомира сейчас возмутится и выскочит на белый свет. А выскочив, застукает подслушника на месте преступления. Как Легостаевская героиня Урса Ниу-Гел — своего младшего брата Симмонса, тайно следящего за любовными похождениями сказочно повзрослевшей сестры… А значит, оному младшему брату не остается ничего иного, окромя как срочно кашлянуть.

И Свет срочно кашлянул.

Девица тихонько вскрикнула, из-за шторы высунулось юное личико, обрамленное растрепанной иссиня-черной гривой. Распахнутые глаза, перепуганный взгляд, красок Додолы след и вовсе простыл. Зато страха — хоть отбавляй! Давешняя горничная…

А потом выглянул не менее испуганный Ярик. Его Свет тоже узнал — это был пшеничноволосый кучер, любитель «Мамочкиного платочка», возивший их к месту преступления и в принципат.