Марианна Алферова - Беловодье

— Кажется, ты забыл, что речка у нас с тобой на двоих одна.

От такой наглости водяной потерял дар речи. Минуту или две он лишь открывал и закрывал беззвучно лягушачий свой рот.

— Это моя речка! — заорал он, когда голос наконец прорезался, и зашлепал по воде ладонями, как начальник по своему столу. — И ты к моей собственности не примазывайся… Ты здесь год не появлялся.

— Ладно, поговорили, как всегда, дружески. Теперь я купаться буду. А ты вылезай из реки. Живо.

Роман достал скальпель и полоснул по руке. Кровь пролилась в воду и зашипела, пузырясь.

— Ты чего? — изумился водяной. Колдун торжествующе улыбнулся.

— Вылезай, — повторил он, — а не то заживо сваришься. Ну!

— Зря ты это. Видишь, со мной что стало. И ты не краше вылезешь. Если, конечно, сумеешь. Можешь на дне остаться.

Колдун рассмеялся:

— Да, обиделась она сильно — видишь, какое кипение. Река — она как женщина. Обиделась, что я ее бросил, и теперь мстит. Ну, ничего, помиримся. Случая такого не было, чтобы я у женщины милости не выпросил. И у реки выпрошу.

Роман сбросил куртку и рубашку, потом снял джинсы.

— Сумасшедший, — вздохнул водяной. — Через минуту кожа с тебя чулком слезет. Сожжет она тебя, как пить дать сожжет! И мелкой косточки не останется, пена одна красная будет о берег биться.

— А может, и нет. Это же моя река. Услышит добрые слова, голос мой услышит и смилостивится.

— Женщина? Держи карман шире!

Водяной наконец выбрался на берег, волоча за собой мешок с добром. Не все сокровища, оказывается, в прошлый раз выиграл колдун. Прибеднялся водяной, как всегда.

Колдун шагнул к самой воде, опустил ладонь на поверхность. Кожу будто огнем опалило.

— А теперь, милая, мириться будем, — проговорил господин Вернон с усмешкой. — Ты ведь знаешь, что дед Севастьян прежде мелиоратором был — то есть речной душегуб и пытатель. И путь ручейка, которым ты начинаешься, хотел переиначить и в речку Темную направить. Но тут я родился. Дед Севастьян заговорил воды целую бочку, и пили ту воду всем поселком по такому случаю. За то деда с работы выгнали. Так что только благодаря мне ты течешь. Не злись, милая. Ведь я тебя люблю.

— Ты мне об этом никогда не рассказывал, — вздохнула Пустосвятовка.

— Да как-то не было случая.

— Хорошо? — спросила река.

— Теперь хорошо.

— А ты вредный, — ласково плеснула она водой.

Протекла быстрая струйка возле щеки, будто ладошкой погладила. Ластится…

— Да, вредный, — отозвался колдун. — Но учти, я тебя не бросал и никогда не брошу.

— Врешь.

— Тебе — никогда.

Он лежал на дне и смотрел, как блики света играют на поверхности.

Они вновь были вместе — колдун и его река.

— Знаешь, я испугалась, — призналась она. Теперь можно было во всем признаться. — Прошлой осенью перед самым ледоставом явился один тип противный-препротивный и хотел сжечь меня огнем.

— Реку — огнем? — усомнился колдун.

— Колдовским огнем, — уточнила она. — Все, думала, сейчас дохнет, и не станет меня, сгину, умру. То есть русло останется, влага в нем — тоже. А я — исчезну. И такой на меня ужас напал. Такой ужас… ужас… — Река заплескала, переживая заново тот прежний страх, закрутились мелкие водовороты, и там, на поверхности, побежала волна и ударила в сваи ветхого моста. — Но заклятия твои устояли, не смог он ничего сделать. Не смог… Ушел. А я… я вдруг на тебя обиделась — ужас как! За то, что тебя в тот момент рядом не было. Должен быть, а не был. Не был… Этот тип явился и грозил огнем, а я одна… — Река все цедила обиду. — Одна-одинешень-ка… Без тебя… Льдом закрылась до самого дна. Всю зиму тряслась, а когда по весне вскрылась, так страшно было… Страшно… страшно… страшно… — плескала река.

— Все в прошлом.

— Нет! Позавчера приходил на берег другой, куда сильнее первого…

— Тоже жег огнем?

— Нет. Я ведь мертвой прикинулась. С весны еще. Он лишь постоял, улыбнулся и ушел. Обманула его.

— Кто он?

— Не знаю. Но боюсь. Страшно… страшно… стра-ашно-о! — опять взволновалась вода.

— Погоди. Успокойся! Я же с тобой.

— А где ты был столько времени?

— В том-то и дело, что не помню. Она знала, что он не врет.

— Так вспоминай поскорей!

— Пытаюсь. Знаешь, милая, я ведь в Беловодье был. Не уверен пока, но думаю, что был.

— Беловодье… — восторженно прожурчала река.

— Ничего мне не говори. Я сам вспомнить должен.

Она засмеялась. Счастливо, беззаботно:

— Вспоминай скорее. Я тебе помогу. Мне не жалко. Сколько хочешь силы бери. Всю бери без остатка: за год много накопилось.

— А порезы на груди заживить можешь?

— Нет. Чужая стихия. Нож огненный был.

— Такого не бывает. Водное ожерелье огненным ножом не режут.

— Значит, бывает. Вспомнишь — расскажешь. Бери силу, пей! Я ее целый год для тебя копила!

На обратном пути Роман заглянул к матери. Дом оказался неухоженным. Пес вместо того, чтобы сидеть в будке на цепи, бегал по улице. Отощал бедняга, шерсть висела клочьями. Калитка была сорвана с петель и валялась на земле.

«Да что ж такое!..» — изумился Роман, и сердце часто заколотилось.

Взбежал на крыльцо, постучал. Никто не отозвался. Постучал в окно. Тишина.

— Уехала она. — Тетка в платке и ватнике остановилась у забора.

— Давно?

— По весне. Вишь, как участок зарос. Ворюги окно в комнате пытались разбить и залезть, да старые заклинания дом берегут.

— Куда уехала? — спросил Роман.

— Не сказала. Все дети нынче одинаковые, матерей старых забывают. — Тетка сплюнула в сердцах и ушла.

Роман открыл дверь. Колдовской замок был его собственный. Обошел сени, комнаты. Вещи на местах, ничто не укрыто, не собрано. Лишь окутано серыми паучьми вуальками. Пахло сыростью — дом стоял давно не топленный. Роман огляделся и приметил на столе фотографию, придавленную толстенным томом поваренной книги.

Колдун взял фото. Старинная фотография на твердом, как дерево, картоне. Коричневый теплый оттенок. Девочка в платье с оборками, в ботиночках со шнуровкой на ступенях усадьбы с белыми колоннами.

Роман перевернул фото. На обратной стороне карандашом было написано: «Дед Севастьян считал, что она не умерла». Почерк был Марьи Севастьяновны.

Роман спрятал фотографию в карман. Вышел. Установил колдовской замок. К отцу с Варварой заходить не стал. Не мог.

В Темногорск Роман вернулся, когда уже смеркалось. Вышел из автобуса, огляделся и торжествующе хмыкнул. Сила его переполняла. Такая сила, о какой он никогда прежде и не помышлял. Он будто со свидания шел. И он был почти всемогущ.