Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

Северянин, с точки зрения Ри-Ё, оказался не на месте. Северян среди освобождённых было человек десять — и да, Ри-Ё понимал, что они пришли вместе со своими подругами… но всё равно они все оказались не на месте. Что делать гражданам Кши-На в междоусобных варварских дрязгах? Это настолько хотелось выяснить, что Ри-Ё преодолел природную застенчивость.

— Уважаемый Господин И-Кен, — спросил он, улучив момент, когда Лурху ушла к лошадям, — вы — солдат? Я хочу сказать — раньше были солдатом Государя?

И-Кен усмехнулся.

— Почему — был? Я и нынче — солдат Государя.

— Но — на юге…

— И вы ведь — слуга Государя на юге, верно?

Ри-Ё чуть замялся.

— Я чего-то не понимаю…

— Вы чего-то не понимаете, — кивнул И-Кен. — Важных вещей. К примеру… а, впрочем, это, наверное, вам и не нужно.

— А она…

— Личный трофей, — сказал И-Кен странным, но давно знакомым Ри-Ё тоном. Слова солдата о наложнице, взятой в бою… О женщине, которая одновременно больше и меньше, чем настоящая жена. Ри-Ё подумал, что, вероятно, любой солдат любой армии мира будет говорить о таких вещах, как о моментах откровения. Если в войне и есть что-то хорошее, то только это. — Надо было оставить её в гарнизоне, но…

— Она говорила Господину Анну, что её приняли ваши родственники, — сказал Ри-Ё. — Это правда?

— Её жалеет моя Мать. Она страшно одинока и беззащитна.

Ри-Ё улыбнулся невольно.

— Лянчинки не кажутся мне беззащитными. Я видел, как Лурху работает палкой; думаю, с мечом она не хуже…

И-Кен покачал головой.

— Мечом не парируешь сплетню. С души Лурху содрали кожу. Ей больно от любого неловкого слова, да так, что боль скручивает её в узел. В это трудно поверить, но она… это очень личное, впрочем. Достаточно того, что Лурху только с помощью моей Матушки кое-как разобралась в том, что делать с собой. Лянчинки не умеют быть женщинами, их не учат быть женщинами; Лурху была отличным солдатом — и думала, что я сделаю её рабыней. Забитым животным. За то, что я не стал над ней измываться, она любит меня больше, чем я заслуживаю.

— Их правда проклинают родители? — спросил Ри-Ё смущённо. — Если они попадают в плен?

И-Кен кивнул.

— Она хочет просить прощения у отца?

— Нет. У матери.

— Но ведь… — начал Ри-Ё, но тут подошла Лурху. Она принесла миску с вафлями и чашку жасминового настоя, протянула И-Кену — и взглянула на Ри-Ё вопросительно.

— Расскажи Юноше, как тебе хочется увидеть мать, — предложил И-Кен, принимая чашку. — Юноша очень хочет понять лянчинок.

Лурху как-то смешалась, опустила глаза, поставила миску на широкий подоконник открытого окна, низкого, как во всех деревенских постройках, скользнула взглядом по земле в следах лошадиных копыт, по белёной стене трактира… сказала в сторону:

— В лянчинках нет ничего непонятного. Мне просто… я только… я не знаю, — и, наконец, заставив себя взглянуть Ри-Ё в лицо, сказала с заметным трудом, облизывая губы. — Прости, брат. Я не просто лянчинка, я… волк, в общем. Волчица. И мне низко любить мать… а я хочу. И я… виновата я перед ней. Вот и всё.

Ри-Ё чуть не провалился сквозь землю от неловкости. Он не ожидал и такой нервной искренности, и таких слов на грани откровения. Всё же северяне — сдержаннее и холоднее. Лянчинец может неожиданно выдать незнакомцу что-то с самого жаркого дна души — к этому трудно привыкнуть.

А Лурху не уходила, будто хотела говорить дальше.

— Вы мало видели женщин, Госпожа Лурху? — спросил Ри-Ё, преодолевая смущение.

— Дома? — спросила лянчинка спокойнее. — Много. Но мельком. Работающих рабынь. Рабынь старших братьев. Трофеи. Знаешь… вы, кшинассцы, не понимаете, насколько у нас женщина — ниже. Наверное… насколько скот ниже человека. По крайней мере — многие, многие… Ты живёшь так — и думаешь так, думаешь, как все, пока с тобой не случается метаморфоза… а когда меняешься — начинаешь понимать.

— Что это несправедливо? — спросил Ри-Ё.

— Что в плен не всегда попадают трусы. Что человек от метаморфозы не глупеет и не делается дрянью. И что можно по-другому. Хочется по-другому. И душе становится больно. Вспоминаешь… всякое.

— Я хотел бы вставить слово, Юноша, — сказал И-Кен. — Они, конечно, говорили, что хотят видеть отцов… Но я подозреваю, что они хотят видеть матерей. И ещё — они ведь не могут забрать всех женщин Лянчина туда, где на эти вещи существует совсем другой взгляд. Поэтому они готовы пытаться изменить свой мир — или умереть.

— Они идут на смерть…

— Ради тех, кто рожал их. Совесть мучает. И они, как люди, наделённые совестью — наши братья и сёстры по оружию. Совесть — это братские узы между разделёнными границами, верой и обычаями, верно?

Лурху взяла руку И-Кена и прижала её к своей груди. Взглянула на Ри-Ё без смущения — открытым взглядом.

— Это правда, брат.

— Вам было бы лучше в Кши-На, — сказал Ри-Ё тихо. — Не только вам, Госпожа Лурху — всем этим женщинам. Да?

Лурху пожала плечами.

— Не знаю обо всех. Но… говорят, быть в Кши-На девкой почётнее, чем в Лянчине — матерью. Ну что… мы останемся, а другие? Это как слепота — слепого хочется взять за руку и дать ему ощупать… то, что правильно.

Закончить разговор Ри-Ё не удалось — его позвал Учитель. Но Лурху успела объяснить вдесятеро больше, чем сказала словами.

Это будет не дворцовый переворот и не бунт. Это — они собираются умереть за признание людьми их матерей. Это свято — и вот отчего с ними северяне, Учитель, аристократы…

Так Ри-Ё почувствовал огненное дыхание грядущей войны раньше, чем произошла первая стычка.

Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса.

Усадьба — настоящий форпост. Феодальный замок с поправкой на местный стиль. Крепость посредине воюющей страны. Вокруг крепости ничего не растёт метров на триста: всё вокруг должно просматриваться и простреливаться. Львёнок живёт на собственных землях не слишком спокойно.

Дозорная башня — единственное, что можно разглядеть из-за крепостной стены из светлого песчаника. Сама стена — высотой около десяти метров и в зубцах бойниц. Подъёмная решётка и окованные железом массивные ворота ведут на крепостной двор. Над воротами — синее знамя с белой звёздочкой, небеса Творца со звездой Элавиль, путеводной звездой Прайда У решётки дежурит стража — четверо волков, вооружённых до зубов.

Наш отряд производит на стражу впечатление. Оцениваются знаки Прайда, труп поперёк седла, женщины, потерянный Ориту и его ошалевшие люди. Стража явно думает, открыть ли ей ворота или лучше дёрнуть во двор, опустить решётки и приготовиться к осаде.