Наталия Андреева - Когда падают листья...

Капли стучали по набухшим деревянным ставням небольшого домика, будто просясь войти. Но Дарен особо не обольщался на счет прочности своего жилища: на чердаке уже давно стоял глиняный таз, собирая в себя текущую сквозь прохудившуюся крышу воду.

Стоило бы отремонтировать ее, но зачем? Василины не стало месяц назад. Казалось, ничто не могло заглушить ту душевную муку, ту невыносимую боль, что осталась в самой его сути.

Он успел, успел, чтобы услышать прощальное: "Живи. Ради всех Богов, Живи, Дар!". Жестокая. Как? Как — жить?

Для него уже давно слова Жизнь и Василина — его маленький нежный василек — имели одинаковые значения. Она будто видела, будто знала… Зачем, ну зачем только он вообще встретил ее тогда, в лесу? Случайность? Совпадение? Узелок на нитях?

Дарен не знал.

Кап… Кап… Кап…

Вода — мокрая, холодная. Как лягушки ранней весной — такая же мерзкая и противная. Водой не смыть грязь, водой не смыть боль. Мокро, мокро… Мокро было в его душе и оттого совершенно невыносимо. Хлюп-хлюп: будто кто-то увяз в чавкающей грязи.

Он один был виноват в ее смерти — Дарен был в этом убежден — он один и никто больше. Слишком много жизни перетекло в него от нее.

— Дар, хватит сидеть. — тихий голос маленьким ураганом ворвался в его мысли. — Насидишься еще. Пойдем.

— Куда?

— Пойдем, развеешься.

— Зачем? — тускло отозвался Дарен, не поворачивая головы: для чего?

Мягкие шаги по деревянным доскам — и вот, незримый собеседник уже стоит за спиной.

— Воистину нет боли сильнее, чем душевная. — послышался тяжелый вздох. — Дар, я не смогу тебя жалеть.

Он лишь безразлично пожал плечами.

Обладатель голоса обошел неразговорчивого друга и сел перед ним на корточки. У молодого юноши оказались такие же пронзительно карие глаза, такие же черные прямые волосы и излом тонких бровей… Дарену не хотелось встречать его взгляд — он отвернулся.

— Дар, послушай. Василька нашего не вернуть. Просто поверь в то, что смерти нет.

— Как же нет? — горько спросил он. — А это что, по-твоему?

— Жизнь. Просто другая. У нас здесь есть поверье: люди, умершие осенью, превращаются в цветы. Вот увидишь, прорастет сестренка синими цветками на полях.

— Глупые легенды.

— Ничуть. Ты еще поймешь, Дарен.

— Что пойму?

— Все.

Дар резко встал и, почти не понимая, куда идет, пошел под дождь.

Но не вовремя, ох как не вовремя пошел ему навстречу сын местного старосты! Он давно сох по Васильку, вся весница шепталась. Злые языки даже поговаривали, что это именно он подсыпал яду девушке. Кто знает? На то они и злые языки, чтобы злобу свою на других выплескивать.

— Ты! Это ты ее убил! — с места закричал Шорс, вместо приветствия.

— Что?! — тихо прошипел в ответ Дарен. — Что ты сказал?! Повтори!

Они шли друг на друга.

Нити перехлестнулись, и будь рядом какой-нибудь захудалый чаровник, то всем стало бы ясно, что в туман ведет лишь одна из них…

— Ты, ты убийца! Все выпил соки из нее!

— Да как ты смеешь!

Шорс чуть не плакал: не одному Дарену смерть Василины принесла море горечи и океан боли. Парень любил ее. Действительно любил, по-детски наивно, лет с десяти. Несмотря на все злые сплетни, любил: по-своему, по-простому. Оставлял полевые цветы на подоконниках, смотрел щенячьими глазами… Даже после разговора с ней о том, что он никогда не смогут быть вместе. Нет, она не ругалась и не злилась: просто спокойно объяснила Шорсу, что есть такая фраза: "Сердцу не укажешь Нить. Какую выберет, по той и покатится". Нет, она не могла приказать своему сердцу. Но и Шорс тоже не мог. И потому, ругаясь с более прагматичным отцом, каждую ночь убегал из дому, чтобы Василина с утра просыпалась от запаха полевых цветов. Да как ее можно было не любить?! Оберегать, как нежный синий цветочек, лелеять и делать так, чтобы улыбка не сходила с ее губ. Она была создана для любви! Но выбрала почему-то заезжего хмурого мерцернария, умеющего только ругаться да мечом махать, а не веселого жизнерадостного Шорса, проводящего с ней все тоскливые вечера.

Теперь они стояли друг напротив друга, сверля друг друга взглядами.

— А в веснице поговаривают, — злым шепотом начал Дарен, — что это ты ей яду подсыпал.

Парень аж задохнулся: он и слыхом не слыхивал о таких разговорах.

— Я?.. Да как же… Да зачем мне ее убивать?!

Дар демонстративно пожал плечами, хотя хотелось выть с тоски: ну зачем еще здесь этот, а?

— Ты… ты… — Шорс просто не мог найти слов от негодования. — Чё ты трепешь!

И тут парень сделал большую ошибку, размахнувшись и ударив Дарена в лицо кулаком. Дар, не ожидая такого поворота событий, взбеленился и ответил Шорсу тем же. Вот только у паренька не было физической подготовки в виде войны. У него не было опыта убийства. Да ничего у него не было, кроме года, проведенного в постоянной армии!

А у Дарена руки были по локоть в крови, и никакой дождь не мог смыть ее всю. Дождь не мог, а одна единственная женщина, взяв всю кровь на себя, смогла. Вот только легче от этого никому не стало.

Посыпались градом удары, брызнула кровь из разбитых губ, потекла алым ручейком по лицу, смешиваясь с грязными каплями дождя.

Дарен не хотел его убивать.

Совсем не хотел: он даже не думал, что так может получиться! Шорс в очередной раз оказался на спине. Из земли торчал обломок от тележки…

Дар, в миг ярко осознав свои действия, упал на колени, пытаясь привести парнишку в чувства, хотя на самом деле уже знал, что ничего поделать нельзя: железный штырь прошел сквозь чужое тело, обломанный кривой его конец, весь красный от крови, торчал уже из груди Шорса.

Он, захлебываясь кровью, еще попытался что-то сказать, но не успел: так и умер с приоткрытым ртом.

А спустя мгновение раздался вопль отца, только что потерявшего сына.

— Я не хотел… — бормотал, неизвестно кому, Дарен. — Не хотел, не хотел…

"Не хотел, а сделал!" — мстительно напоминал кто-то внутри.

Убийца!

"Она не могла бы любить убийцу!"

— Я не убийца!

"Она не хотела видеть тебя таким. Зачем, думаешь, она отдала свою жизнь?"

— Я не убийца!!

"А на войне ты что делал? Цветочками да облачками любовался? Она взяла это все на себя. Это должна была быть твоя смерть, а не ее. А теперь только тебе с этим жить, и не отмоешься ты вовек".

— Заткнись! Не смей!..

Дарен не знал, как так получилось, что старейшина смог пробиться к удельному князю. Он не знал, как ему удалось на суде его обвинить еще в двух убийствах. Он не знал, как ему удалось обречь его на заключение в Здронне. Дарен вообще стал на какое-то время апатичен ко всему происходящему: вплоть до самого прибытия в скалу-тюрьму.