Кэтрин Фишер - Тайна подземного королевства

— Ты хочешь, чтобы она умерла, верно?

Роберт вскинул голову.

— Что?

— Ты хочешь, чтобы она умерла. Это будет самый лучший выход. Всё закончится.

— Ах ты…

— Твои родители погорюют, но даже они в глубине души испытают облегчение. Больше ничто не помешает им помнить Хлою такой, какой она была. Пройдет время, и вся их любовь, вся забота перейдет к тебе. И останетесь на свете только они да ты.

Роберт в бешенстве замахнулся кулаком, но ударить не успел — Вязель схватил его за запястье. Рука у него оказалась на удивление сильная. Поэт сказал:

— Понимаю, очень тяжело слышать эти слова, произнесенные вслух. Но в глубине души у тебя есть уголок, где кроются именно такие чувства.

— Нет!

— Есть, Роберт. Он черен, как уголь, он замкнул твое сердце в кольцо, непроницаемое, будто этот кромлех. Но внутри этого кольца, там, где еще глубже и еще темнее, кроется много разных тайн, и они выйдут наружу, если ты отпустишь их, если будешь соскребать все наносы, докапываться до них, если выпустишь на волю всех чудовищ, какие порождены твоим воображением, птиц и зверей из бездны, о которой даже ты сам не имеешь понятия. Там-то и скрывается Хлоя.

Наступило молчание, только тихо шипела вода из распылителей. Над деревьями порхали летучие мыши. У ворот Макс, тихонько фыркнув, положил голову на лапы. Испуганная Роза стояла, широко распахнув глаза.

Роберт медленно опустил руку.

Его била дрожь, он чуть не падал от изнеможения.

Ему казалось, будто внутри у него сломался невидимый барьер, рухнула оборонительная стена, которую он возвел вокруг своего сердца.

— Хорошо. — Он поднял глаза. — Тогда найдите ее. Покажите мне, куда идти. Я сделаю всё, что вы скажете.

Вязель произнес:

— Сейчас мы можем только ждать, когда кромлех полностью появится на свет. А тем временем отведи меня к ней.

Роберт изумленно раскрыл рот.

— В больницу?

— Можем сходить туда втайне. Не обязательно говорить родителям.

Роберт в смятении покачал головой. В темноте, охотясь на невидимых насекомых, порхали летучие мыши, и от их мельтешения у него закружилась голова.

— Им расскажут медсестры.

Вязель, как обычно, печально улыбнулся:

— Скажи им, что я твой друг.

— А вы сможете… — Он ненавидел себя, этот вопрос не шел к нему на язык, но он не мог не задать его. — Вы сможете ее разбудить?

— Не знаю. Зависит от того, сколько каэров она прошла, как далеко углубилась. Но я попытаюсь. — Он кивнул Розе, и девушка выключила фонарик.

Роберт застыл в изумлении — внутри кромлеха сиял свет, еле уловимый, фосфоресцентный. Он просачивался из-под земли, как будто торфяники отдавали давным-давно впитанный звездный свет. А из расселины, образовавшейся там, где почва провалилась, вылетали летучие мыши, десятки и сотни летучих мышей, они сбились в клубящееся облако тьмы, взвились над верхушками деревьев. Ночь наполнилась их пронзительными криками.

Вязель стоял в пелене брызг и смотрел им вслед.

— Пусть летят, — сказал он Роберту.

C. КОЛЛ — ОРЕШНИК

Он поднялся на чердак, стал подтаскивать мебель к двери. Ставни на окне скрипели, засовы подрагивали. Ветви неумолимо вползали внутрь. По лестнице, наверное, уже не пройти.

— Они здесь! — закричала я. Под дверь скользнул усик плюща; он растоптал его, оторвал. Но за первым последовал еще один, еще и еще.

Я попятилась к окну. Завела руки за спину, стала ощупью возиться с щеколдой на ставнях. Если смогу ее открыть — закричу, позову на помощь. Позову маму, папу. Позову Максела — он наверняка услышит.

Но не успела я нашарить щеколду, как длинные усики плюща скрутили ему руки, опутали щиколотки. Он заорал, стал отбиваться руками и ногами.

Я осторожно отперла ставни.

Окно широко распахнулось.

Главным я стал среди бардов Эльфина.

Моя страна — обитель летних звезд.

В воскресенье была месса, а потом — обед. Отец Максел всегда приходил, потому что Мария готовила лучшее жаркое во всем Уилтшире, а после обеда он и Роберт иногда шли погулять по холмам или по Риджуэйской дороге. Но сегодня Роберту было не до прогулок. Он вдруг понял, что вообще не хочет оставаться с Макселом наедине, потому что крестный отец слишком хорошо знал его, и мог прочитать все его настроения. Максел уже почувствовал, что у крестника что-то неладно.

Роберт нарочно замешкался в церкви, помог старому прислужнику собрать сборники гимнов, посмотрел, как в дверях мать болтает с подругами. Она, как всегда, выглядела безупречно, волосы уложены, макияж был сделан мастерски. Глядя на нее, он обратил внимание, с какой живостью она откликалась на каждую фразу, собирая свою еженедельную долю сочувствия. Она старательно делала вид, что прекрасно со всем справляется и что у нее всё хорошо. У Роберта так не получалось. И многие об этом догадывались, потому что никто ни разу не заговорил с ним о Хлое.

Отец ждал снаружи, в машине. Ему тоже не по силам было вести светскую болтовню.

По боковому проходу к Роберту подошел Максел в черной рубашке, брюках и старых расшлепанных сандалиях. Он сунул в мусорную корзину стопку газет, отдал прихожанам последние ворчливые наставления и сказал:

— Пошли.

Они обернулись — и Роберт увидел Вязеля.

Поэт стоял под статуей святого Франциска, смотрел снизу вверх на доброе деревянное лицо. На плече у святого Франциска сидели птицы — маленькие деревянные голуби. Они всегда нравились Роберту, с самого детства, когда во время долгих скучных служб он погружался в мечтания, и ему чудилось, будто птицы оживают и летают по церкви.

Вязель поглядел на него. Их глаза встретились.

Роберт напрягся.

«Пусть летят», — сказал Вязель прошлой ночью о летучих мышах. Сейчас, в миг кристально ясного озарения, Роберт понял, что он — он сам, Роберт — и в самом деле мог бы этого добиться: оживить птиц и сделать так, чтобы они вспорхнули с плеча святого. Надо было только очень сильно захотеть, собрать всю силу, какая скрывалась внутри. Если бы в нем было веры хоть с маковое зернышко.

— Кто это? — Максел подошел сзади, встал за спиной.

Роберт зажмурился. Потом сказал:

— Тот, о ком я вам говорил. Друид.

Отец Максел замер. Потом подошел к Вязелю — тот ставил зажженную свечу в подсвечник. Пальцы у поэта были тонкие, хрупкие; пламя затрепетало, озаряя его лицо.

— Рад видеть в церкви незнакомого человека.