Лиланд Модезитт - Башни Заката

Властвующие же, херувимы и серафимы, собрали оставшихся и, вооружив их мечами звезд, каковые суть солнца, и копьями зимы, меж звезд пребывающей, обрушили мощь ночи на демонов света.

Меж солнц, каковые суть звезды, и сквозь глубины зимы, оные звезды разделяющей, преследовали они демонов света и тех ангелов, что покинули Небеса. Но демоны света противустали им и воздвигли башни зеркальные, башни света слепящего, и те башни отражали мощь звездных мечей и копий зимы, и отражали удары их, и обращали те удары против наносивших их.

И померкли звезды, и свод небесный, звезды сии державший, заколебался, и даже тьма межзвездная содрогнулась пред грозным могуществом херувимов и серафимов. Ветры перемен взревели над ликом вод, вычерчивая письмена огненные.

Но демоны света, не устрашась, укрепились в башнях своих и твердо стояли против ангелов. Снова содрогнулся небесный свод, и на сей раз так, что звезды, каковые суть солнца, низверглись в бездну зимы, и твердь Небес прорвалась во многих местах и была охвачена пламенем, и дым смертоносный от того пламени исходил. И в чаду от того пожарища погибли и херувимы, и серафимы, и присные их, и без числа демоны света, кроме самых могучих, укрывавшихся в башнях.

Из сонма же ангельского уцелели последовавшие за Рибэ, и оная, будучи низшей из властвующих, осталась высшей из уцелевших и единственной спасшейся из правителей ангельских. Но когда свод небесный горел и рушился, бежавшие с ней пали на Крышу Мира и, собрав ветра, дабы устроить себе убежище, стали ждать, когда минует зима.

Но тщетно, ибо в память о падении ангелов, зима на Крыше Мира пребывает всегда.

Тогда же, утвердившись на земле, Рибэ направила своих последователей в южные земли и на западные пути и наставляла их так: «Помните, откуда пришли вы и каков был путь ваш, и никогда впредь не допускайте ни одного мужчину в число властвующих, ибо из-за них пали ангелы. И да пребудет завет мой с вами вовеки».

XX

Приземистое, с толстыми каменными стенами и крутой крышей из серого шифера, здание постоялого двора едва выделяется на фоне сугробов. Креслин, чьи серебряные волосы скрыты под капюшоном из промасленной кожи, стоит у обочины.

Из двух дымовых труб поднимается белесый дым, тут же сносимый ветром и растворяющийся где-то позади трактира, среди заснеженных холмов и оседлавших их туч.

По покрытой утоптанным снегом долине разносится конское ржание. Чьи же это лошади, поставленные в стойла среди бела дня? Надо думать, на постоялом дворе остановились всадники, проехавшие по дороге незадолго до Креслина. Пожав плечами и глубоко вздохнув, юноша направляется к низкому строению, над которым все так же поднимается уносимый ветром дым. Между гостиницей и дорогой не видно ни души.

Дощатый, скрепленный брусьями настил у левого крыла скрипит и покачивается, когда на нем, остановившись под нависающим краем кровли, появляется грузная фигура. Человек смотрит на Креслина и ждет.

Креслин идет по вымощенной камнем тропе и останавливается примерно в двадцати локтях от забора, почти скрытого под снегом. Снег этот сметен с двух ведущих к зданию дорожек. Одна, пошире, отмеченная отпечатками копыт, тянется налево, к широким воротам, что виднеются позади одинокого здоровяка. Другая, узкая, но выстланная плитняком, заканчивается у главного входа.

Креслин бросает взгляд сначала налево, откуда тянет запахом конюшни, а потом направо, где над закрытыми двойными дверями прибита табличка с облупившимся изображением чаши и кубка.

— Кого там принесло? — слышится из-за дверей.

— Какого-то заморыша, — басовито отвечает невидимому собеседнику рослый толстяк. — Слишком хил, чтобы блуждать по Отрогам в одиночку, зато вполне годится на поживу Фрози.

Слова на языке Храма произносятся с ударением на первом слоге; как учили Креслина, в такой манере разговаривают вольные торговцы. Рука торговца небрежно покоится на рукояти тяжелого поясного ножа.

Дверь распахивается, и на пороге появляется худощавый малый в овчинном тулупе.

— Нах! Одежка на нем вроде своя, а висит мешком. Не иначе как исхудал в дороге.

Из-за спины худощавого торчит рукоять. Он, как и Креслин, носит меч в заплечных ножнах, но его клинок подлиннее.

Взгляд Креслина перебегает с одного незнакомца на другого.

— Тощий, да и в кости не широк, — грохочет здоровяк, делая шаг вперед.

Не зная, как следует держаться, Креслин вежливо кивает:

— Да, одежда моя. А кто такой Фрузи?

— Фрози, — поправляет его торговец. — А разбойник, вот он кто.

По плитняку узкой дорожки Креслин приближается к дверям. Худощавый малый не трогается с места.

— Прошу прощения, — спокойно произносит юноша.

— Мальчонка, по крайней мере, воспитан, — со смешком замечает толстяк.

Худощавый молча изучает Креслина.

Юноша отвечает ему столь же пристальным взглядом, подмечая усы на узком лице, суровые серые глаза, а также то, что одежда на его груди и животе топорщится. Не иначе как под овчиной у него панцирь. А на поясе, в дополнение к мечу за спиной, короткий нож.

— Младший сын?

Обдумав вопрос, Креслин кивает:

— Вроде того. Короче говоря, мне пришлось уйти из дому.

По существу, он не лжет. Хотя ему не по себе даже от полуправды, юноша подавляет свои чувства, продолжая наблюдать за худощавым. Ибо из двоих незнакомцев более опасен именно этот.

— Клинок?

— Мой.

Перед тем как повернуться, худощавый еще раз буравит Креслина взглядом.

— Хайлин, ты собираешься его впустить? — ворчливо спрашивает торговец.

— Не хочешь пускать, так не пускай сам. Он для тебя не опасен… во всяком случае, пока ты не сунешь нос не в свое дело.

— Ладно, сам так сам, — торговец вразвалку направляется к Креслину. — Ну, мальчонка… Как тебя сюда занесло?

— Направляюсь на восток, сюда завернул по дороге. А теперь позвольте…

Креслин огибает торговца и делает шаг к входной двери.

— Я не закончил! — тяжелая рука хватает юношу за плечо.

Спустя мгновение Креслин обнаруживает, что занятия со стражами не прошли даром: тело отреагировало прежде, чем он успел о чем-то подумать.

— Я сверну тебе башку… — бормочет валяющийся у его ног торговец.

— Это вряд ли, — слышится новый голос. На пороге, в проеме открытых дверей, стоит плотного сложения седовласая женщина. — Парнишка старался вести себя вежливо, а тебе, Деррилд, приспичило распустить руки. Что не свидетельствует о большом уме. Твой человек не советовал тебе связываться с пареньком, потому что, в отличие от тебя, сразу распознал в нем бойца. Молодой — не значит неумелый.