Сурен Цормудян - Второго шанса не будет

— Может, спросим, сходим? — предложил Николай.

— Да у них там сейчас дел столько. Генерал же сказал, проработать этот вопрос. Сейчас не до нас ему будет.

Молодые люди вошли в свой подвал. У входа, как обычно, сидел вахтер внутреннего поста. На такую вахту обычно назначали людей больных и старых, чтоб не вынуждать их выходить в холодный блокпост или патрулировать траншеи. Он тоскливо смотрел в горящий в большой печке-буржуйке огонь греющий помещение и трубу, этот подвал опоясывающую. Иногда вахтеру приходилось проворачивать рукоятку ручной помпы, разгоняющей воду по трубе для распределения тепла.

Вахтер ничего не сказал молодым людям. Только посмотрел в их сторону и принялся крутить помпу. Казалось, что он совсем не хочет разговаривать.

Время было еще не позднее и двери, либо заменяющие их шкуры, в жилища людей, были открыты. Однако дверь в квартиру капитана была заперта и оттуда доносился женский плачь. Еще несколько голосов женщин, пытающихся успокоить овдовевшую Гуслякову.

За большим столом в центре подвала никто не играл в домино или нарды, как это иногда случается по вечерам. Шума детей, а их в этом подвале было трое, тоже слышно не было. Сегодня тут была одна скорбь. И слышался только плачь.

Николай взглянул на дверь в квартиру капитана и вдруг выскочил из подвала обратно в земляной коридор. Сквернослов рванул следом.

— Я не могу! Я виноватым себя чувствую! — прохрипел Николай на догнавшего его Вячеслава.

Тот что-то хотел сказать, но поджав губу и прикрыв глаза, молча, закивал головой. Он чувствовал тоже самое.

Васнецова охватила горечь от бессмысленной гибели Михалыча. Но еще больше горечи было в том, что и жизнь-то вся их была, оказывается бессмысленной. Пустой и бессмысленной. Впереди ничего. Либо медленное вымирание. Либо скорая, а может и не очень, но гибель планеты. Но главное-то он понял. Незачем жить. Люди умирают. А тех, кто родился после войны, можно по пальцам пересчитать. И это за двадцать лет! Да кому захочется выпускать свое чадо в этот одичавший и безнадежный мир? Это ведь преступление перед маленьким ребенком, родить его на свет в таких условиях. А если он и вырастет, то непременно проклянет родителей своих, осознав, что жить незачем. Васнецов быстро брел по траншее, пока не наткнулся на постового, стоявшего у массивной деревянной двери, обитой кабаньими шкурами. Эта дверь вела на поверхность. Сквернослов, молча, следовал за ним.

— Парни, вы чего? — спросил охранявший дверь постовой.

— На воздух охота чего-то, — задыхаясь, пробормотал Николай. — Выпусти.

— Так, не положено ведь! Темнеет уже! И там мороз за тридцать!

— Пусти, как человека прошу. Мы только подышим и назад. Мы тут. У входа будем.

— Ну ладно. Только не долго, — вздохнул молодой постовой и, загремев ключами, снял с засова большой амбарный замок.

Васнецов бросился по земляным, а чуть выше и по снежным ступенькам наверх. На их мир опустились черные сумерки. Во мраке виднелись мрачные силуэты необитаемых зданий, так противоестественно торчащих из снега. Он упал на колени и, зарывшись лицом в холодный снег, зарыдал.

— Не могу я так больше Славик! Не могу! Жить не хочу! Зачем жить?! Мы же вымираем! А кто последним подохнет, того и похоронить некому! Закопать, как Михалыча завтра закопают! Нахрена Славик!

— Кончай, Коля. Говорят же, что радиации меньше становится. Годы идут. Перестань, — как-то неуверенно бормотал Вячеслав.

— Да потому что все! Радиация не нужна больше! Она свое дело сделала! Мы, люди, свое дело сделали на этой земле! Все!!! И хватит себя всякими сказками утешать!!!

— Коля, хватит, — прошептал сквозь слезы Вячеслав. Затем схватил Николая за грудки и стал трясти его: — Хватит Коля!!! — заорал он. — Ну не рви ты душу мне!!! Всем тяжело!!! Не тебе одному!!! А мне каково?! А?! Что ж ты делаешь, скотина!!! Мне же тоже!!! Погано!!! Ты же знаешь Аленку с подвала на Советской!!! Знаешь, что любовь у нас была!!! И знаешь, что я отвадил ее от себя!!! Я боюсь, понимаешь!!! А если она родит!!! Как я ребеночку своему в глаза смотреть буду?! Что за землю я ему унаследую?! Что я ему скажу?! Вот сынок, посмотри, как мы тут все обосрали!!! А Аленке каково?! Ей двадцать пять уже, а она все куклу украдкой пеленает, поет колыбельные и плачет!!! Плачет, плачет, плачет!!! — Он с силой окунул Николая лицом в снег. — Вот как ты сейчас плачешь!!! Что же ты делаешь гад!!! Что же ты душу и себе и мне рвешь!!!

Васнецов вырвался и врезал Вячеславу кулаком по лицу. Ответный удар последовал незамедлительно. Они сцепились в какой-то сумасшедшей дикой ярости и, катаясь по снегу, колотили друг друга.

— Нихрена себе они воздухом дышат! — закричал выбравшийся на шум постовой. — А ну разойдись!!!

— Пошел ты… — прорычал кто-то из дерущихся.

— Я сейчас патруль вызову! Месяц потом говно из уборных в оранжереи таскать будете! — Постовой скомкал крепкий снежный ком и метнул в дерущихся. Попал Сквернослову в ухо.

Николай вырвался и кинулся на постового.

— Караул! — завопил тот, прыгая обратно в подземелье, — нападение на часового!

Сквернослов успел схватить Васнецова за ноги и тот снова рухнул в снег.

— Колян! Угомонись! Мы уже по пятнадцать суток таскания говна заработали!

Васнецов перевернулся на спину и уставился на затянутое тучами небо.

— Ты помнишь, как выглядят звезды? — спросил он, тяжело дыша.

— Нет уже. Не помню. Их последними эти космонавты и видели. Да и те наверняка позабыли.

— Прости меня брат, — вздохнул Николай.

— То, что ты мне врезал, я прощаю. А вот то что нам теперь две недели какашки из уборных таскать, да смешивать их с золой, землей и снегом… Этого тебе я никогда не прощу. Придурок.

— Вот эти ненормальные! — из снега показалось голова постового. Следом трое патрульных.

— Вы чего тут творите, а? — сурово заговорил пожилой начальник патруля.

— Тихо! — поднял руку Сквернослов.

— Чего тихо! А ну встать!

— Да тихо вы! Слышите? Собаки! Собаки лают!

Собаки в Надеждинске были редкостью. Бродячие давно стали пищей для более свирепых хищников. А прирученные были настоящей роскошью. Люди не сразу поняли, как могут быть полезны собаки в таком мире. Сейчас собак держали в специальных питомниках возле подвалов, в которых жили искатели. Сами искатели использовали этих животных в качестве тяговой силы для своих саней. И в качестве надежного союзника и опасного оружия. Сейчас все отчетливей слышался собачий лай. Причем не со стороны городских подвалов, а со стороны леса. Это был не лай одной собаки. Голосила целая дюжина. Или больше. Затем послышался разнесшийся эхом свист, и лай стих. Но зато до ушей находившихся на поверхности людей донесся отчетливый человеческий крик: «Полундра! Волки!». И тут же крику вторила автоматная очередь. Затем пронзительный вой.