Анджей Сапковский - Час Презрения

— От чего?

— Ну… — замялся мальчик. — Ты же знаешь…

— Не знаю.

— Хм… Я думаю… Ох, Цири, никто же их не запирает в школе. Они сами хотят…

— Ну конечно. — Цири шельмовски улыбнулась. — Хотят — вот и сидят в своей тюрьме. Не хотели б, так не дали бы себя запереть. Все так просто — надо только вовремя сбежать. Еще до того, как туда попадешь, потому как потом может быть труднее…

— Как это — сбежать? А куда им…

— Им, — прервала Цири, — вероятно, некуда, бедняжкам. Фабио? А где город… Хирунд?

Мальчик удивленно глянул на нее.

— Хирунд не город. Это ферма. Большая ферма. Там есть сады и огороды, поставляющие овощи и фрукты всем городам в округе. Есть пруды, в которых разводят карпов и других рыб…

— И далеко до этого Хирунда? В какую сторону? Покажи.

— Зачем тебе?

— Покажи, прошу тебя.

— Видишь дорогу, ведущую на запад? Там, где телеги? По ней как раз и едут в Хирунд. Верст пятнадцать, все время лесами.

— Пятнадцать верст, — повторила Цири. — Недалеко, если конь хороший… Спасибо, Фабио.

— За что?

— Не важно. Теперь проводи меня на рынок. Ты обещал.

— Пошли.

Такой толчеи, суеты, сутолоки и гомона, какие встретили их на рынке Горс Велена, Цири еще видеть не доводилось. Шумный рыбный базар, через который они недавно проходили, по сравнению с рынком показался бы тихим храмом. Площадь была огромной, и все-таки Цири казалось, что пройти на территорию ярмарки невозможно. Оставалось лишь взглянуть издалека. Однако Фабио смело врезался в спрессованную толпу, волоча девочку за собой. У Цири сразу же закружилась голова.

Продавцы вопили, покупатели орали еще громче, затерявшиеся в толкотне дети выли и стенали. Мычали коровы, блеяли овцы, кудахтали куры и гоготали гуси. Ремесленники-краснолюды яростно колотили молотками по каким-то железякам, а когда прерывали свое занятие, чтобы напиться, начинали жутко ругаться. В нескольких точках площади надрывались пищалки, гусли и цимбалы, видимо, там давали концерты ваганты и музыканты. Вдобавок ко всему кто-то невидимый в этом бедламе, но наверняка не музыкант, без устали дул в латунную трубу.

Цири отскочила от трусившей прямо на нее, пронзительно визжащей свиньи и налетела на клетку с курами. Ее толкнули, она наступила на что-то мягкое и мяукающее. Шарахнулась, чуть не угодив под копыта огромной вонючей, отвратной и ужасающе странной скотины, расталкивающей людей косматыми боками.

— Что это было? — ойкнула она, пытаясь удержаться на ногах. — А, Фабио?

— Верблюд. Не бойся!

— А я и не боюсь! Тоже мне! Подумаешь, вербульд!!!

Она с любопытством оглядывалась. Понаблюдала за работой низушков, на глазах у всех изготовлявших изящные бурдюки из козьей шкуры, повосхищалась прелестными куклами, которых предлагали на своем прилавке две полуэльфки. Долго рассматривала изделия из малахита и яшмы, выставленные на продажу угрюмым и все время бурчащим гномом. С интересом и знанием дела осмотрела мечи в мастерской оружейника. Остановилась около девушек, плетущих корзинки из ивы, и пришла к выводу, что нет ничего хуже такой работы.

«Трубодуй» перестал надрываться. Вероятнее всего, его прикончили.

— Чем так вкусно пахнет?

— Пончиками. — Фабио пощупал кошелек. — Хочешь попробовать один?

— Хочу попробовать два.

Продавец подал три пончика, принял пятак и сдал четыре медяка, один из которых переломил пополам. Цири, уже немного освоившаяся, с интересом наблюдала за операцией продавца, жадно поглощая первый пончик.

— Не отсюда ли, — спросила она, принимаясь за второй, — пошла поговорка «ломаного гроша не стоит»?

— Отсюда. — Фабио прикончил свой пончик. — Ведь монет меньше гроша не существует. А там, откуда ты родом, полугроши не в ходу?

— Нет. — Цири облизнула пальцы. — Там, откуда я родом, в ходу золотые дукаты. Кроме того, все это ломанье было бессмысленным и ненужным.

— Почему?

— Потому что я хочу съесть третий пончик.

Заполненные сливовым повидлом пончики подействовали как самый волшебный эликсир. У Цири поднялось настроение, и бурлящая народом площадь перестала ее пугать, изумлять и даже начала нравиться. Она больше не позволяла Фабио тащить себя, а сама потянула его в самую гущу, к тому месту, с которого кто-то произносил речь, забравшись на импровизированную трибуну из бочек. Оратором оказался престарелый толстяк. По бритой голове и коричневому балахону Цири признала в нем бродячего жреца. Ей уже встречались такие, время от времени они навещали храм Мелитэле в Элландере. Мать Нэннеке никогда не называла их иначе как «эти дурные фанатики».

— Един суть на свете закон! — рычал толстый жрец. — Божий закон! Вся природа подчинена этому закону, вся земля и все, что на сей земле произрастает! А чары и магия — противны сему закону. Проклятие чародеям, близок уже день гнева, когда огонь небес поразит их богомерзкий остров! Рухнут стены Локсии, Аретузы и Гарштанга, за коими собираются ныне эти безбожники, плетущие козни! Рухнут эти стены…

— И придется, мать их перемать, все заново возводить, — буркнул стоящий рядом с Цири подмастерье в одежде, умаруханной известью.

— Увещеваю вас, люди добрые и благочестивые, — не унимался жрец, — не верьте чародеям, не обращайтесь к ним за советами и с просьбами. Не позволяйте им соблазнять себя ни видом роскошным, ни речью гладкой, ибо истину говорю вам, чародеи оные есть аки гробы повапленные, снаружи прекрасные, изнутри же гнили и истлевших костей полные!

— Гляньте на него, — проговорила молодая женщина с корзинкой, полной моркови, — вот треплется! На магиков, вишь ты, лает, потому как завидует, вот и все.

— Точно, — поддакнул каменщик, — у самого, ишь, башка словно яйцо лысая, а брюхо аж до колен. А чародеи — вона какие красивые, не плешивеют, не брюхатят… А чародейки, ого, сама красотища…

— Ибо твои раскрасавицы души дьяволу запродали! — крикнул невысокий типчик с сапожным молотком за поясом.

— Глуп ты, подошва гнилая. Если б не добрые тетки с Аретузы, ты б давно с сумой по миру пошел! Им скажи спасибо, что есть чего жрать.

Фабио потянул Цири за рукав, и они снова нырнули в толпу, которая понесла их к центру площади. Послышался грохот бубна и громкие крики, призывающие к тишине. Толпа и не думала замолкать, но глашатаю с деревянного помоста это вовсе не мешало. У него был зычный, хорошо поставленный голос, и он умел им пользоваться.

— Возвещаю, — заорал он, развернув рулон пергамента, — что Гуго Ансбах, низушек по рождению, объявлен вне закона, ибо злоумышленникам-эльфам, кои «белками» именуются, в доме своем ночлег и приют доставил. То же самое Юстин Ингвар, кузнец, краснолюд по рождению, коий негодникам оным наконечники для стрел ковал. Сим на обоих поименованных бургграф поиск оглашает и ловить их наказывает. Кто их схватит, тому награда — пятьдесят крон наличными. А ежели кто даст им пропитание альбо укрытие, их сообщником почитаться будет и одинаковая кара ему, какая и им назначена. А ежели в ополье либо в селении схвачены будут, все ополье либо все селение расплачиваться будут…