Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Он постепенно становился зомби. Живым ходячим трупом. Напоминал скелет. От него разило трупным запахом. Он разлагался. По коридору ходил так же, как и другие живые трупы, осторожно катя стойку с капельницей, словно опасался, что части сгнившего тела начнут отваливаться от костей.
Ночь в больнице — самое страшное. Особенно в обычной городской больнице, в которую его перевели под присмотр очередной медицинской знаменитости. Ему бы больше пригодился бальзамировщик. В этой новой больнице все было старое, грязное и изношенное. Стены, кровати, тарелки, кафель и санитарки. Он лежал на провалившемся стеганом матраце, покрытом клеенкой, от которой у него прела кожа, и сквозь кислородную подушку смотрел на жирное пятно на стене. В носу торчала одна капельница, другая — в предплечье, с пениса свисал катетер и к провалившейся груди грязным пластырем были приклеены датчики. Он уже даже дышал не как человек. Лежал в полумраке, мертвенно-бледный свет галогеновых лампочек падал на лицо, сквозь толстый слой кислородной подушки он слышал электронное пиканье собственного организма и эхо возбуждающего хохота санитарок. Каждый раз мытье и дефекация становились кошмаром. Он был мясом. Смотрел на жирное пятно на стене.
Пятно было большое, разветвленное и величественное. С размазанными подтеками и каплями. Желто-коричневое на грязно-желтой стене. Это было самое важное в мире пятно, его единственная картинка и одновременно последняя, которую он увидит и заберет с собой, запечатлев на веках, на тот свет. Иногда оно выглядело как покрытое листьями дерево, перекрученное и карликовое, прекрасное для виселицы, растущее в какой-то заброшенной глухомани. Иной раз напоминало скачущую галопом лошадь с развевающейся гривой, с бешенством в глазах и дико ощерившимися зубами. Через несколько дней пятно, как это обычно бывает с пятнами, если в них всматриваешься слишком долго, превратилось в лицо.
Почти каждое пятно, случайное сочетание листьев, света и тени, скрывает лицо. Лица в профиль, лица с чертами, очерченными глубокой тенью, как на контрастной фотографии, лица насмешливые, лица гротескные, лица карикатурные. Так работает мозг. Он так запрограммирован на распознавание лиц, что непременно распознает их в каждой случайной форме, если у него нет других стимулов. У мозга Зембы их не было.
Лицо его пятна было исключительно пакостным. Лисьим, хитрым и пакостным. Волосы зачесаны назад и напомажены бриллиантином. Мужчина неопределенного возраста, скорее молодой, типа альфонса. Черные овальные очечки, рот, словно след, прорезанный бритвой, растянут в издевательской улыбке. На лице признаки психопатической жестокости. Они часами смотрели друг на друга сквозь толщу пластиковой кислородной подушки, и Земба всей душой стал его ненавидеть.
Он был абсолютно уверен, что это не то лицо, которое ему хотелось бы забрать с собой на тот свет вместе с умирающей лошадью и засохшим деревом, но выхода не было. Мужчина высокомерно смотрел со стены на затянувшуюся агонию и улыбался с презрительным высокомерием, окрашенным удовлетворением. Полная страдания бесконечная ночь в больнице тянулась в тишине, прерываемой кашлем, храпом и попискиванием аппаратуры. Санитарки напились или просто пошли спать и наконец-то утихомирились. Боль тоже затихла и была бы вполне сносной, если бы не гипнотизирующий взгляд злобно радующегося сукина сына на стене.
Земба хотел открыть глаза, хоть и знал, что может увидеть только старый железный шкафчик и стакан с жидким чаем. Но все же и так лучше, чем этот взгляд. Он хотел смотреть на что-нибудь другое, но не мог. Пытался увидеть лошадь или дерево, но не мог. Пытался воссоздать перед глазами горящие королевскими красками пейзажи Африки или кристальные башни Токио, но все куда-то пропало, сделалось нереальным, серым и сыпучим, как пепел. Человек на стене становился все более выразительным, импрессионистский портрет превратился в четкую фотографию, изображение росло, увеличивалось, гипнотизировало, пульсировало среди изменяющегося и все заполняющего тумана. Земба беспомощно лежал, сжимая сухие, как веточки, руки, и смотрел. Он даже не заметил, как мир вокруг переменился. Перемены произошли мягко и постепенно, как прорастание травы, как движение песка в песочных часах.
Это была все та же больничная палата, все вокруг было такое же, ширма висела на погнутом старом основании, отделяя мир живых от мира мертвых, тумбочка и стакан с чаем, стойка с экранами, стена с пятном. Но все выглядело иначе, словно Земба видел только отражение предметов в каком-то мертвом зеркальном свете, где существует лишь темная сторона. И лицо на стене господствовало надо всем, светясь, словно чудесное явление родом из ада.
А потом лицо стало выпуклым, словно барельеф. Земба дернулся на кровати, и монитор отозвался внезапной какофонией попискиваний, вычерчивая на экране острые тревожные графики. Появился нос, острый, как плавник акулы, покрытый отваливающейся штукатуркой, но реальный; крылья носа были вывернуты, словно раздутые конские ноздри, узкий рот разрезал вытянутое лицо, злобная ухмылка стала еще противнее. Потом из стены выплыл острый кадык, штукатурка потрескалась, обрисовался торс, плечи и ноги в ботинках с острыми носами.
Земба лежал, потеряв дар речи от страха, он не мог ни повернуться, ни закричать, ни убежать или потерять сознание. Невероятно, но даже человека, который уже приговорен и понял, что в жизни его ничего не ждет, кроме агонии и смерти, можно ввести в такое оцепенение, что ему будет нестерпимо в собственном теле. Немесида продолжала отделяться от стены, пробивая телом штукатурку и краску, словно поверхность воды, а Земба изо всех сил старался потерять сознание. Или хотя бы умереть, если иное невозможно. Впервые в жизни смерть показалась ему относительно безопасным выходом. Но оказалось, что его может ждать что-то еще страшнее.
Человек Со Стены показался целиком. Дрожа как в малярии, Земба предпринял героическое усилие встать, после чего зашелся в болезненном свистящем кашле, который вновь свалил его на мокрую от пота подушку.
Человек подошел, стуча каблуками, и стал перед ним, а потом одним движением сорвал с него кислородную подушку.
— Ну, и как мы себя чувствуем? — спросил он. В эту минуту Земба должен был определенно потерять сознание, но не знал, как это сделать. Человек Со Стены бросил на пол кислородную подушку, превратившуюся в кусок бесполезного пластика; искусственное легкое захлебнулось спазматическим дыханием, кислород ядовито свистел, наполняя воздух запахом металла. Датчики завыли электронными голосами, возвещая тревогу. Земба подергивался на кровати, кашляя и задыхаясь, а
