Сказка старого эльфийского замка (СИ) - Морецкая Анна

Рой присмотрелся к собакам.

Пара борзых — Искра и Плам, те, что были подарком от зятя, действительно изводились нервозностью: нервно переступали, поскуливали и потявкивали, натягивали повод, настороженно, с ожиданием, заглядываясь на дальние кусты. Третья борзая, кобель по кличке Туман — любимец Роя уже, наверное, зим семь как, вел себя немного спокойнее, и скорее с больим интересом заглядывал в глаза самому принцу, чем интересовался возможной добычей. Но, с другой стороны, он и старше был огненной парочки, и, соответственно, лучше знал, что все зависит от желания хозяина, а не их — собачьего.

А вот аланы, собаки настолько более агрессивные и опасные, чем борзые, что их пасти до самого момента нападения было принято держать стянутыми кожаными ремнями, почему-то не выглядели настороженными совсем. Они при виде него в ожидании близкого действия, конечно, тоже закрутили тяжелыми головами и заискивающе завиляли жесткими, как палки, хвостами. Но вот заезжая на поляну, Рой успел заметить, что они только при его приближении поднялись с земли, где до этого возлежали совершенно спокойно. Но, опять же… Гор и Гроз были уже не так юны, как парочка рыжих борзых, и четко знали, что как бы близка не была добыча, но они подойдут к ней только вторыми, так что рваться попусту и злить хозяина не следует, а то и кнутом вдоль хребтины можно выхватить.

— Так надо срочно посылать Курку к Главному ловчему! Там столько народа изнывает в ожидании хорошей охоты, а вы тут стоите и молчите! Быстро дуй к графу! — прикрикнул принц на паренька, который так все время и простоял рядом.

Тот, вместо того, чтоб тут же подхватиться и поспешить, почему-то после слов Роя с места не тронулся, а поглядел на Пчела. И только когда тот сказал:

— Беги, ты знаешь, что надо делать, — кинулся обратно по той тропе, по которой привел сюда принца.

Ройджен этот акт странного повиновения не ему, а вроде как простому псарю, конечно, заметил. Вот только внимания уже особого не обратил. Он уже мысленно несся по лесу, настигая в мечтах молодого оленя.

Время шло, но никто так и не стремился присоединиться к нему и начать гон.

— Где все?! — возмущенно воскликнул он, когда понял, что времени с ухода Курки прошло уже не так и мало.

— Ваш светлость, дык мальчишка пока господина графа найдет, пока тот народ оповестит, пока лошадей подведут, собак, опять же. Так что, думается, еще подождать придется, — ответствовал на это Пчел. — А может, мы начнем гон, а остальные нас нагонют? Олешек-то совсем молодой, чей не медведь, ваших собачек вполне хватит.

Идея была завлекательной… очень даже. Но нестись сломя голову сквозь лес в сопровождение всего двух псарей… даже не егерей и не загонщиков, он был… вроде пока не готов.

Время шло, собаки нервничали, а никого так и не появилось. Вскоре заволновались и Туман с аланами. Откуда-то издалека, видимо с той поляны, где держали остальных собак, тоже стали раздаваться нетерпеливое повизгивание и поскуливание. Потом послышались и окрики псарей, пытавшихся, наверное, привести разволновавшихся псов к порядку. Так что в голову стали заползать мысли, что от такого шума олешек может и уйти. Нервы, взвинченные долгим ожиданием, дрожали, как натянутая тетива, готовая спустить стрелу в любой момент.

И вот, когда со стороны овражка раздались приглушенные мягкой землей и опавшей листвой звуки копыт нескольких лошадей, фырканье собак, а следом и человеческие голоса, Рой не выдержал:

— Я пошел, а вы следом, — бросил он через плечо мужичкам, натягивая повод и пригибаясь к холке забившего копытом Грифа. — Спускай Пчел борзых! Ату, мои хорошие! Ату! Вперед! — и уже не глядя, следуют ли псари с аланами следом, принц устремился за рванувшими в заросли кустов гончими.

Глава 2

Глава 2.

Вот так они и оказались здесь — в этом старом эльфийском доме, который теперь и замком-то назвать было нельзя — ведь ни донжона, ни защитных стен с башнями, ни даже мало-мальски достойных звания «господских» покоев этот дом тыщи три зимы как, уже не имел. А чтоб довести его до ума, то бишь, до хоть какого-то пригодного к проживанию состояния, пришлось еще ого-го сколько потрудиться!

Хотя… трудиться пришлось, конечно, Корру, да еще супругам Клёне с Керном, и Лилейке… да и почти всему взрослому населению деревни, вкупе с теми слугами, что приехали с ними из Вэйэ-Силя. А вот Лиссе в тот год довелось пожить незабываемой и, что уж греха таить, совершенно неподобающей графской наследнице жизнью.

За неимением пригодных для жилья помещений в замке, поселились они все, приезжие то есть, в деревне. Их с Корром, как господ, взял к себе на постой сам староста. Так оно и понятно, у него и дом побольше, и хозяйство побогаче, и стол, соответственно, поприемлемей на господский вкус, чем у остальных. Взгромоздив на себя эдакую честь, дин Фазн трех дочерей на лето отправил к сестре погостевать, а двух сыновей, что еще жили при родителях, а не своим хозяйством, переселил на сенник. Ну, а освободившиеся комнатки отдал в полное распоряжение юной госпоже и ее опекуну.

Впрочем, Корр-то в доме у старосты и не появлялся почти совсем — мотался между столицей и замком, следя за ремонтными работами, закупая строительные материалы, а потом и мебель. И Лилейка с диной Водяной, которым как бы тоже предписывалось за девочкой приглядывать, все дни в Силвале пропадали, спеша привести его в надлежащий вид. Руководили деревенскими женщинами — где что помыть, что вычистить или прополоть надобно. А бабка Росяна, старенькая уж совсем, после дороги-то, натрясясь в карете, сама немного прихворнула по началу, а как в себя-то пришла, так уж и следить не за кем не пришлось — Лисса давно компанией обзавелась и дел разных интересных себе понаходила. Так графская наследница на все лето и оказалась практически предоставленной самой себе.

Первым приятелем ее, как ни странно, стал Вербен. Да, тот самый парнишка, что в самый первый день провожал их с Корром до замка. Кстати, он оказался действительно Вербеном, как бы и не хотелось ему зваться другим, более мужественным или хотя бы нейтральным именем.

А получил он свое ненавистное имечко так: мать его, родив восьмерых сыновей, и будучи на сносях девятым ребенком, вся извелась, что у нее, горемычной, все парни да парни родятся, а ей ведь так доченьку хочется! И придумала она себе, что если все время, пока в тягости будет, станет нерожденного еще младенца женским именем называть, то тогда у нее долгожданная девочка и появится. Так и пошло: «-Вербенка, лапушка моя!», — ласково поглаживая округляющийся живот по несколько раз в день, говорила женщина, томясь в ожидании долгожданной доченьки; «— Вербеночка, ох, деточка моя ненаглядная, что ж это деется-то!», — это когда поясницу нещадно прихватывало и сил не было разогнуться; «— Спи Вербенушка, красавица-доченька моя», — когда младенчик ночью сильно пяточкой под ребро бил. Так что, ко времени родов все уж и привыкли — и муж-отец, и сыновья-братья, и даже соседи и родственники, что новорожденного в их семье Вербеной зовут. Ну, и вот… родился он — Вербен… значит.

Эту немудреную историю знал в деревне каждый и как-то так, почти привычно для всех, многие над мальчишкой посмеивались. Оно, может, и привычно… и для всех… и даже не со зла, но для самого-то парня — ой, как обидно!

Но, возможно, именно поэтому, что жить он был научен и среди насмешек, мальчик оказался более свободен в общении — меньше задумывался, что о нем скажут, да подумают. Так что и тогда, когда они только въехали в деревню всем своим разномастным кортежем, и он единственный из всей деревенской ребятни не побоялся проводить господ до замка, так и теперь, когда они вынуждены были на время поселиться в деревне, именно Вербен особенно не терялся рядом с ними.

А те — остальные, да как тогда, когда в первый раз девочку-госпожу увидели — рты пораскрывали и замерли в отдалении, так и сейчас, когда ей пришлось с ними бок о бок жить — сторонились боязливо, но шушукались не скрываясь.