Джордж Мартин - Воины

— Да, я помню.

— Ну и как же я буду нести свое наказание, если какой-нибудь поганый британский томми узнает меня и пристрелит?

Из темноты за амбаром донесся шепот одного из легионеров:

— Клайн, нам пора двигаться.

— Одну секунду, — пробормотал Клайн в сторону покосившейся двери.

Он повернулся к Рурку.

— Береги себя.

— Не волнуйся, — откликнулся Рурк, пожав ему руку. — Мы непременно встретимся снова после войны.

Но Рурк ошибся. Им предстояло встретиться раньше, до окончания войны. Вскоре после этого раскола в Легионе, когда одни отправились в Англию, а другие в Алжир, правительство Виши приказало легионерам в Алжире оказать поддержку немецкой армии.

В июне 1941 года, когда союзники воевали, освобождая Сирию от захватчиков, подразделение Легиона, в котором служил Клайн, выступало на стороне британской армии. А другое подразделение Легиона, вишистская бригада, — на стороне немцев.

Клайн знал, что утром произойдет немыслимое. В битве за Дамаск легионеры, которые вместе тренировались, вместе разбивали лагерь, вместе выпивали и вместе воевали, будут сражаться друг против друга, и если Рурк еще не погиб, он станет одним из тех, на кого Клайн пойдет в атаку.

Когда солнце начало заходить, Дурадо, вернувшись в последний раз, заступил на ночное дежурство.

Жара продолжала давить на людей.

— Там как, тихо? — поинтересовался Дурадо.

— Не видать никого. Может, они отступили?

— Что-то не верится.

— И мне тоже. Они знают, что мы не отступим.

— Но они наверняка понимают, что воюют на неправой стороне, — сказал Дурадо.

— Возможно, они говорят то же самое о нас.

— В каком смысле?

— Может, они считают, что это они воюют за Францию.

— Ага, за правительство, которое лижет жопу немцам, — согласился Дурадо.

— Все равно — это сейчас единственное французское правительство. Помнишь, что сказал командующий Вернье, когда союзники велели ему драться с немцами в Норвегии?

— Если и слышал, то забыл.

— Чтоб легионеры вместо песков дрались в снегах? Он знал, что это бред. Но он не стал спорить с приказом. Он сказал: «Какова моя задача? Захватить порт Нарвик. Ради норвежцев? Ради фосфатов? Ради анчоусов? Понятия не имею. Но мне отдали приказ — и я возьму Нарвик».

— Да, — произнес Дурадо. — Нам отдали приказ.

— Там что-то движется, — заметил Клайн.

Дурадо подполз к нему и тоже заглянул в щель между валунами.

Над воротами в стене Дамаска появился белый флаг. Из ворот вышло несколько легионеров — их легко было узнать по традиционным белым фуражкам. Только одеты они были не в шорты и рубашки с коротким рукавом, как подразделение Клайна, а в брюки и рубашки с длинным рукавом.

В последних лучах заходящего солнца они выстроились вдоль стены, встали по стойке «смирно» и по всей форме предъявили свое оружие.

Клайн напряг зрение, силясь рассмотреть лица, но так и не смог понять, есть ли в этом строю Рурк. Но все равно он не сомневался, что, если бы подойти поближе, он смог бы назвать всех их по именам.

Клайн ухватился за валуи и, опираясь на него, встал.

— Что ты делаешь?! — встревоженно воскликнул Дурадо.

Но Клайн был не единственным. По всему гребню часовые поднимались на ноги, один за другим.

Вскоре встал и Дурадо.

Кто-то выкрикнул:

— Предъявить оружие!

Цепочка часовых повторила действия своих братьев, стоящих напротив. Что-то стиснуло грудь Клайна, когда он повторил ритуал и в завершение прижал ружье к себе, прикладом к земле, дулом к небу.

Где-то в Дамаске пропел горн, и эхо разнеслось по долине. Эту песню, «Ле Будэн», гимн Иностранного легиона, знал каждый легионер — ее заучивали наизусть еще в самом начале обучения. Она была написана еще в девятнадцатом веке, когда Бельгия запретила своим гражданам вступать в Легион. Когда мелодия стихла, ее подхватила труба со стороны полубригады. Вскоре в пение трубы вплелось множество голосов, и над долиной понеслась обычная шутливая песенка про кровяную колбасу и про то, что с бельгийцами Легион делиться не станет, потому что они хреновые стрелки.

За гимном Легиона последовала другая песня, любимая еще с дней подготовки, «Легион на марше». Ее энергия захлестнула Клайна, и он пел с таким энтузиазмом, что чуть не охрип. Хотя его голос был всего лишь одним из тысяч на обеих сторонах долины, Клайн все равно делал все, что мог, чтобы Рурк его услышал.

Легион идет на фронт с песней.

Песня восхваляла честь и верность, добродетели, в которых Легион черпал свою силу. Но голос Клайна дрогнул, когда он осознал, что в данный момент Легионом двигала безоговорочная верность полученному заданию.

Когда песня дошла до припева, две его строки заставили Клайна перестать петь.

Клайн невольно вспомнил их давний-давний разговор с Рурком, состоявшийся, когда они еще только поступили на службу.

«Легион имя мне», — процитировал тогда Рурк.

«Ибо нас много», — отозвался Клайн. — Евангелие от Марка. Так одержимый сказал Иисусу, пытаясь объяснить, сколько в нем бесов».

От Дамаска и до гребня холмов, по обеим сторонам долины теперь отдавался эхом припев.

«С нами идет сам черт».

Когда солнце окончательно спряталось за горизонт, прекратилась и музыка, оставив после себя лишь слабое, затихающее эхо.

Клайн стоял у подножия холма, окутанный темнотой, и смотрел наверх, на холодное сияние проступающих на небе звезд.

Он оставил Дурадо и дошел до большой палатки, в которой располагалась столовая. Хоть у него и не было аппетита, Клайн понимал, что утром ему понадобятся силы, поэтому он поел бекона с хлебом и выпил горького кофе. Вокруг было полно народу. Все они сидели молча.

Позднее, в темноте своей палатки, Клайн задумался: а что Рурк сделал такого ужасного, что это заставило его избрать Легион в качестве наказания? Подложил мину на дорогу, по которой должна была пройти британская армейская колонна, а вместо этого взорвал школьный автобус, битком набитый детьми? Или поджег дом ирландской семьи, которая якобы выдала планы ИРА англичанам, а потом выяснил, что ошибся домом и сгоревшая заживо семья была ни в чем не повинна? Достаточно ли это ужасно, чтобы заставить такого человека, как Рурк, возненавидеть себя? Слышал ли он в своих ночных кошмарах крики умирающих детей, как самому Клайну мерещились рыдания жены над мертвым телом их дочери или виделось, как она вскрывает себе вены, пока он прятался от полиции из-за ограбления банка, во время которого ради двадцати четырех долларов и девяноста пяти центов был убит охранник?