Генри Олди - Бездна голодных глаз

— Черчек далеко живет? — тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то такое… этакое. — Хутор где лежит?

…Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное солнце забрызгало беркута кровью.

— Рыбку-то, рыбку, — заблажила вдогонку испуганная крестьянка, — рыбку забыли! И сырок тоже… ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, стыдобища одна… Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по правилам! — вот городские и спешат предупредить… заботливые люди, сразу видно, душевные, легкие на подмогу… рыбку бы им, да забыли, ай, жалость…

31

…Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым верхушкам колючих елей — я наконец узнал от Таргила, как называются эти растрепанные деревья — и бор стоял единым монолитом, резной пластиной черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней.

И это было красиво.

…Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с редким кустарником, расположился хутор — никаких деталей, снова сплошной контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги — бор и хутор — и расставил под углом друг к другу для неведомой и таинственной игры.

И это тоже было красиво.

…Между двумя плоскостями декораций (все выглядело до того ненастоящим и ирреальным, что я не мог воспринимать происходящее иначе) растревоженным осиным роем гудело многоголовое и раздраженное существо — толпа, сбившееся в кучу население Черчекова хутора, человек сорок, и пред ними торчал вкопанный в землю столб, заваленный вязанками хвороста.

К столбу была привязана маленькая хрупкая фигурка, плохо различимая на таком расстоянии, и это тоже было красиво.

…А за спинами хуторян, в двух минутах галопа от страшного столба, на вершине пологого холма стояли два всадника, одним из которых был я, — и это, несомненно, было очень красиво, только плевать я на это хотел. Руки мои тряслись, мелкая противная дрожь вцепилась в тело, и липкий озноб бродил внизу живота.

Там, у столба, еле видимая из-за вязанок, замерла Лайна, Лайна — Предстоящая Ахайри, насмешливый хрусталь моих ночей, и я, как испуганный ребенок, повернулся к Таргилу.

— Что ты можешь сделать, Таргил?

— Ничего, — ответил он, и я увидел капельки пота на его переносице. — Сверхъестественное ушло из мира в Дом, и я, Предстоятель Таргил — шут и шарлатан, а их там внизу — сорок человек, озлобленных и звенящих от ненависти, как струна, которая того и гляди порвется.

Я снова посмотрел вниз, где Судьба и Время наперегонки стремились к жуткому живому факелу в надвигающейся ночи.

— Она не может умереть. Предстоящим нет смерти вне их воли и желания. Вы сами сто раз говорили это при мне…

Я судорожно цеплялся за память, за эти детские слова, но соломинка трещала под пальцами, и я закоченел в холодном ужасе Таргилова голоса.

— Да, не может. Она будет гореть и жить, жить и гореть… И, может быть, кто-нибудь дотронется потом до обгорелого корчащегося трупа, чтобы она смогла передать Дар — и уйти навсегда. Будем надеяться…

Молчание встало между нами, и я почувствовал, как во мне зреет что-то отрешенное и суровое; и понял безумие Эйнара.

— Твой чернокнижник зажигал огонь на ладони, — тихо произнес я. — Ты тоже можешь так?

Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы, без боли вспыхнув в оправе пальцев.

Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил перья, клацая клювом.

— Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы потом ни происходило — молчи и жди. Когда я вскину руки вот так — как чаши — зажигай свой огонь у меня на ладонях. После сосчитай до пяти и кричи. Громко кричи, Таргил-Предстоящий, страшно кричи — и беги. Только обязательно толкни кого-нибудь. Понял? Или повторить?…

Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика.

— Что можешь ты, Сарт, — Таргил выговаривал каждое слово так, словно это был адский, нечеловеческий труд, — что можешь ты там, где бессилен Предстоящий?

Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь.

— Увы, Таргил, отец Дома… Где недороги Предстоящие — там в цене Сарт-Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет имени.

И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем больше.

32

Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе — по-видимому, это и был Черчек, глава хутора — и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста к затылку.

Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи, не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее говорили алийцу о начале охоты.

Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было принять в расчет — наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где было всего с дюжину мужиков, а остальные — женщины, старики и дети…

Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло.

— Роа, — коротко бросил я, указывая на добровольного палача, — ррай!…

Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту.

За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что было сил:

— А-ХАЙ-РИИИ!!!

Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было способно мое многострадальное горло.

Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня немедленно обернулась на крик.

Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать — нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, раздражающе неподвижная.

Кроме того, мой вопль хлестнул по и так натянутым нервам толпы, а резкий поворот голов добавил багровости толстым рожам любителей публичных сожжений.