Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

…«Уходите,» — он сказал. А куда уходить и зачем? Их с дочерью судьба решится здесь, Занна знала это.

Судьба…

В тот памятный день, когда Занна, еще маленькая девчушка, взялась гадать кулдаганскому парню и увидела след своей судьбы в его жизни, она просто испугалась и поспешно закрыла глаза на все остальное. Поспешно — пока новые события не открылись ее взору… Повзрослев, она жалела об этом. А сейчас жалела особенно, ибо то, перед чем стояла она, наследница древней династии Илианн, куда страшнее простой неизвестности, в которой живут люди, не знавшие никогда опасного дара — умения гадать…

Когда-то было так…

…Был город Таммар. Был родной дом, ничем не отличающийся внешне от других домов на той же улице. И старая мудрая бабушка — Элиза Илианн — рассказывала любопытной черноволосой внучке о ее судьбе. Рассказывала нараспев, словно древнюю сказку. Долгими бархатистыми вечерами. Смешивая воедино дальнее и ближнее будущее, как художник смешивает краски.

«…И придет муж твой издалека. И будет он смуглым от жаркого солнца. И будет зеленоглазым. Великий маг и воин, величайший среди всех, известных миру. От магии будет у него шрам в душе. От стали — на лице… Он придет тогда, когда ты не будешь ждать его прихода. И не понадобится тебе много дней, чтобы узнать и полюбить его, потому что в дальнем прошлом вы встречались не раз…

…Он будет властителем, каких не помнил Омнис…

…Он будет выглядеть человеком, но в душе принесет иное пламя…

…Пустыня обвенчает вас без церемоний, под багровым небом…»

Когда Кангасск получил первую рану, Занна вздрогнула тоже, словно и ей передалась эта боль.

Вот они. Оба. Похожие внешне. Причем тот, кого династия Илианн помнила как незримого отца, отвечает предсказаниям детства куда больше, чем последний Ученик миродержцев, который, по сути, недалеко ушел от простого смертного.

Неужели…

«Он будет выглядеть человеком, но…»

…Лже-Немаан тоже появился нежданно. И завоевал симпатию Занны сразу же. Он предугадывал желания, он развеивал любые сомнения, и, казалось, был всемогущ. Как маг. И как воин.

…Он выглядел человеком и вел себя по-человечески, зачастую увлекаясь эмоциями и смакуя их, словно дорогое вино.

…И теперь — приобрел последние черты. Даже памятный шрам…

Он будет властителем, каких не помнил Омнис…

Миг — и по щекам наследницы Илианн покатились слезы. Привыкшая быть сильной, она давно запретила себе плакать. Но сейчас ни в чем уже не было смысла, в том числе и в старом запрете, что помог выжить и не сломаться за все эти годы. Занна беззвучно рыдала, прижав к себе дочку… в то время как бой в десятке шагов от них подходил к концу…

…Стиг учился быстро. Как мастер-оружейник, одинаково владеющий обеими руками и знающий о каждом оружии понемногу, повертит в руках незнакомый меч, оценив вес, центровку и размах, а уже через пару минут вполне сносно применит его в бою, так и это существо быстро осваивало незнакомое тело. Та же пара минут — и в глазах, зеленых, кулдаганских, — уже не отчаянье, а веселый азарт, словно не о жизни и смерти идет речь. Даже рана, что заставила левую руку без трех пальцев, не волновала лже-Дэлэмэра; а стоило ему перехватить катану здоровой рукой и провести пару ударов, как Кангасск настоящий с горечью осознал, чье мастерство сейчас работает против него… Влады, Учителя… все то, чего он, последний Ученик, в свое время просто не понял.

«Вор…» — мелькнула злая, презрительная мысль, и все померкло перед ней.

Когда Кангасск перенес вес на больную ногу, от злости забыв беречь ее, то, кажется, даже слышал, как хлюпнула кровь, набравшаяся в ботинок… И прием, который последовал за этим, ни один из его учителей не похвалил бы: летящий на него клинок Дэлэмэр, ослепленный злостью, миновал лишь чудом, а уж отбор меча и вовсе начал без всяких правил, забыв все, чему его учили… Сила, помноженная на ненависть, и боль… страшный коктейль, иногда способный заменить недостаток мастерства.

В первый миг Кангасск своего молодого двойника просто снес, в едином порыве. Зеркальный клинок стигийской катаны ткнулся в мертвый арен, погрузившись в него на треть, и локоть, закованный в стальные чешуи, хрустко впечатался в лицо лже-Дэлэмэра. От подобного удара впору растянуться на песке без сознания, однако стиг опомнился на удивление быстро.

К мечу, оставшемуся торчать в багровом арене, он даже не потянулся; для этого потребовалось бы подняться с колен и безоружным преодолеть расстояние в целый шаг… ничтожны шансы успеть все это, когда ты почти слеп от боли, и собственная кровь заливает тебе глаза… Знал бы Кангасск, как все обернется, никогда не носил бы боевой нож за голенищем сапога.

Едва завладев чужим оружием, стиг нанес всего две раны. Первая прочертила кровавую полосу по бедру Кана, заставив его вскрикнуть от боли и припасть на колено, что дало его противнику время встать и замахнуться снова. Вторая рана была смертельна: нож вошел в прореху драконьей куртки, где пуля гробокопателя оставила ее без защитных чешуй. После такого удара встать Кан уже не сумел.

Роняя с губ кровавые капли, он еще некоторое время — как ему показалось, невыносимо долго, — стоял на одном колене, согнувшись, зарывшись бесчувственной правой ладонью в багровый песок. Кажется, даже пытался подняться… Но силы скоро покинули его; последний Ученик упал набок, и арен чужого мира взвыл в тоске и отчаянье, беззвучный для всех, кроме омнисийского наррата, умирающего под чужим солнцем.

Мир всколыхнулся ворохом бликующих перьев, разорванный ффаром, багрянцем и серебром, когда стиг пинком заставил Кана перевернуться на спину. «Тварь… — безнадежно подумал Ученик. — Теперь-то чего тебе?..» Постепенно блики и краски перестали плясать перед взором и сложились в более-менее ясную картину.

Солнце светило слева, и стиг стоял вполоборота к нему, невольно подставив багровому свету как раз ту щеку, которой достался удар. Этот удар изуродовал юное лицо навсегда; и править подобное можно только высокой магией, иначе всю жизнь приедтся носить уродливые шрамы и вспоминать стальные края драконьих чешуй. Конечно, можно позлорадствовать над испорченным ворованным обликом, но Кангасску было не до того…

…Впрочем, и стиг чувствовал себя неважно. Кан здорово приложил его локтем в последний раз, да и прочие раны дали себя знать, стоило отойти горячке боя. Теперь, не имея возможности править свой облик, это существо вынуждено мириться со всей болью и слабостью, которое испытывало сейчас его человеческое тело. Тело двадцатилетнего парня, не искушенного в боях и странствиях: именно таким был Кангасск в двадцать лет.