Чайна Мьевиль - Шрам

— Мы уже целый месяц были в Скрытом океане.

ГЛАВА 46

— Мы уже целый месяц были в Скрытом океане, и в море воцарился хаос. Мы не могли проложить маршрут, не могли следовать на север, куда показывали компасы, не могли управлять судном. Каждый день смотрел я с «Высокомерия», искал какой—нибудь признак Шрама, Треснутой земли, чего угодно. Но ничего не было.

Вы заставляли нас двигаться.

Вы настаивали, вы подгоняли нас. Вы говорили нам, что мы будем делать, когда доберемся до Шрама. Какую силу даст нам этот Шрам. Вы говорили, что для нас не будет ничего невозможного.

Не стану делать вида, будто не было несогласных. Мы плыли все дальше и дальше, и людей все больше и больше одолевал страх. Пошли разговоры, что, может, Бруколак был прав, когда поднял мятеж. Что, может, не было ничего плохого в том, как город жил прежде.

Они пришли к вам… мы пришли к вам и попросили повернуть назад. Мы сказали, что нас устраивало, как обстояли дела прежде. Что не нужно нам этого, что и без того уже многое пошло наперекосяк, и мы боимся, как бы не было хуже. Кое—кого стали посещать страшные сны.

Весь город пребывал в ужасном… напряжении. Как кот, у которого шкура искрит и встает дыбом.

Мы просили вас повернуть назад, пока еще не поздно. Нам было страшно.

Не знаю, как вам это удавалось, но вам удавалось… довольно долго… удавалось сделать так, что мы были… не скажу, счастливы. Не скажу, полны энтузиазма. Мы были послушны вам, мы ждали и, несмотря на страх, позволяли вам вести нас все дальше и дальше.

Я думаю, мы дошли до предела и не выдержали бы больше ни недели. Я думаю, мы повернули бы, и тогда вы все не умерли бы.

Но все оказалось не так. Было уже поздно.

В шесть часов утра в девятый шутди плоти я увидел с «Высокомерия» что—то милях в сорока впереди, у самого горизонта. Какие—то помехи в воздухе, очень слабые, очень пугающие. И было там что—то еще.

Горизонт был слишком близко.

Через час, когда мы прошли еще пять миль, я определенно знал, что мы к чему—то приближаемся. А горизонт по—прежнему был слишком близко и продолжал приближаться.

Я подавал вниз сигналы. И я видел, что все готовились. Я смотрел вниз и видел, как корабли собираются в кучу — все цвета, все виды. Я видел, как экипажи устанавливают подъемные краны на окраинах города, заводят двигатели и делают еще боги знают что. Они готовились, используя все свои научные достижения. Маленькие аэростаты перемещались из одного конца города в другой. Далеко внизу подо мной.

Я смотрел туда, где небо встречалось с морем. Долго не мог я в это поверить, все думал, что, наверное, что—то путаю и вот—вот увижу все правильно, как оно и должно быть, но ничего такого не происходило. И наконец я уже не мог не верить тому, что вижу.

Горизонт был всего в двадцати милях. Я четко видел его, неровные очертания, возникающие из моря, — Шрам.

Это все равно что увидеть бога.

Вы не сказали нам почти ничего, описывая Шрам.

Это большая рана в реальности, вспоротой Призрачниками, — так вы нам говорили. Она, мол, наполнена пластами того, что может произойти, наполнена всеми возможностями. Большая рана в реальности, и мне казалось, вы говорили… поэтически.

Когда Призрачники приземлились на этом континенте, их энергия расколола мир пополам, образовала трещину в Бас—Лаге. Раскол. С поверхности мира она уходила на глубину более чем в две тысячи миль, разделяя континент.

Вот он — Шрам. Трещина. Чреватая возможностями, которые не были реализованы, хотя и могли быть.

Мы находились от нее в нескольких милях.

Это была расщелина в море.

Она была неровной и наклонялась по мере нашего приближения к ней, наклонялся, казалось, и горизонт. Он был неправильной формы — не ровно обрезанный, а рваный, с зубцами, то понижался, то поднимался, — и я мог местами видеть, что там, за краями. Я видел боковины разлома, его стенки. Отвесные.

Океан волновался, сильные течения стремились к северу, хотя ветер дул на юг. Волны бились о город, несли его с собой, а достигая кромки Шрама, превращались в стену, прозрачную стену. Вода поднималась под прямым углом и падала вертикально, и поверхность ее была идеально ровной, как стекло. Темная, подвижная вода упиралась в ничто и затвердевала. А потом…

Пустота.

Бездна.

А далеко—далеко за ней, в десятках, сотнях миль, едва видимая с другой стороны этого пустого пространства, — такая же кромка. Подернутая дымкой из—за расстояния. Другая боковина трещины.

А между ними — пустота, и я чувствовал, что она чревата самой разнообразной мощнейшей энергией. И этот сволочной разлом, Шрам, так и фонтанировал ею.

— Я даже представить себе не могу, как это все виделось из города. Вероятно, они тоже видели. Возникла ли паника? Чувствовали ли вы волнение?

Любовники, конечно же, не ответили.

— Я знал, в чем суть плана. Увидев Шрам, мы должны были остановиться в пяти милях от него. И оттуда должен был подняться дирижабль и попытаться преодолеть это короткое расстояние до Шрама. А я был впередсмотрящим. При малейшей опасности я должен был выстрелить из ракетницы, вывесить мои вымпела, отозвать воздушный корабль.

Я не знаю, какие, по—вашему, опасности могли нам грозить. Вы об этом понятия не имели. Не думаю, что вы знали, что такое Шрам. Что, по—вашему, могло произойти? Может, вы думали, что Шрам кишит зверями возможного? Что его охраняют те существа, которые могли бы развиться, но не развились?

Ничего подобного.

Его масштаб. Масштаб всей этой херовины. Перед ней чувствуешь свое ничтожество.

Город не замедлил хода.

Сказав это, Хедригалл помолчал несколько секунд. Свое последнее предложение он произнес тем же своим гипнотическим речитативом, каким говорил уже долгое время, и Беллис лишь через несколько секунд поняла, что он имеет в виду.

Сердце ее судорожно вздрогнуло, а потом бешено заколотилось.

— Город не замедлил хода, — сказал Хедригалл. — Аванк вовсе не снизил скорость. Наоборот, стал двигаться быстрее.

Мы были в десяти милях от Шрама, потом в пяти, потом в четырех, а город не остановился, не снизил скорость.

Перспектива мира изменилась… Горизонт был в нескольких тысячах ярдов от нас и становился все ближе, а Армада набирала ход.

— И тут я запаниковал. — Голос Хедригалл а звучал совершенно ровно, словно все его эмоции впитало в себя море. — Я стал стрелять из своей ракетницы, пытаясь предупредить вас о том, чего вы, видимо, не знали.