Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

И тут сфинкс открыл глаза.

Зеницы. Очи.

Огромные и бездонные, как колодцы.

Сияющие, как двойное черное солнце.

И спросил голосом, похожим на львиный рык — тот самый, что мы слышали давеча в песках.

— Привет вам. Мое имя Ра-Гарахути, или по-иноземному Гармахис. Мое прозвище — Лев Пустыни. Мой знак — Восходящее Солнце. Говорите со мной о вашем пути и цели.

И тут снова вперед выступил наш Бьярни.

— Тебе тоже привет от нас, о Лев Пустыни. Мы ищем жизнь повсюду, где можем найти. Нет у нас иной цели.

— Вы ее нашли. Что дальше? — спросил рыкающий голос.

— Это уже второй раз, как мы говорим с разумными, о Ра-Гарахути. В тот раз дали нам одну вещь, чтобы мы принесли ее сюда, — может быть, награду, может статься, загадку.

— Загадку? Я люблю загадки, — ответил сфинкс гораздо мягче.

— В каком смысле — задавать или отвечать?

— В обоих.

Тогда Бьярни полез себе куда-то за ворот и достал серебряную статуэтку пумы.

— Вот она. По правде сказать, это и для меня загадка, достойнейший Лев.

— Почему ты так меня называешь? Потому что я так назвался? Или ты считаешь, что человеческого во мне куда меньше, чем звериного?

— Нет, только потому, что Львом называли того, кто в самый первый раз переправлялся на плечах Христофора, — ответил Бьярни.

— Быстр ты на ответ, — сказал сфинкс. При этом нам почудилось. Что его точеные губы тронула улыбка. — Добро тебе: я твою кошку — или это кот? — приму. Но что же за подарок, если к нему нет объяснения? Расскажи нам.

— Вот влипли, — пискнула Марикита. Величавость здешней атмосферы, очевидно, подействовала на нее с обратным знаком. — Этой сказочки никто из нас, лесных, не помнит. Попалась тогда Филу под руку — и всё.

— Зачем помнить, когда можно выдумать? — спросила ее Ситалхо.

А я уже начал — совершенно неожиданно для себя — говорить плавно и зычно, будто не забивало мне горло песком и пылью здешних дорог.

— Я назову эту сказку… да, именно так:

Эту повесть мой славный дед по имени Бран рассказывал не иначе, как взяв на колени самого крупного из наших дворцовых котов и поглаживая его по ушам и по пузу, а потом слегка приподнимая его с места за большие уши с кисточкой на конце, отчего тот начинал зло урчать без перерыва:

— Мррр-миау-ау-ау-ау-а! Миау-у-рр!

Похоже на боевой клич? Именно так, по слова деда, пели, разъярившись, прекрасная дама Ируйн и кавалер по имени Ирусан, славнейшие из славных. Те, от которых есть пошла вся вертдомская кошачья порода. И сразу же после этого, откашлявшись, начинал говорить.

«Был в одной из ирландских земель владыка по имени Эоган. Его любимую дочь Айфе воспитывали двенадцать женщин благородной крови, чтобы привить ей любовь к учености, чувство долга и хорошие манеры. Содержались все эти женщины вместе с Айфе в отдельном доме, красивом и хорошо укрепленном.

Случилось так, что один могучий и знатный воин выступил в поход против земли Эогана. Имя воину было Дубтах, и с ним было трижды по девять людей. Напали они на большой и богатый дом, что одиноко стоял на пустоши, подожгли его и убили всех, кто там находился, кроме одной девушки, которая спрыгнула с крыши в самую гущу воинов Дубтаха и силой расчистила себе дорогу к лесу. Девушка эта была Айфе, а убитые — двенадцать ее воспитательниц и их служанки.

Так и не узнали люди, кто учинил это смертное злодейство.

Вот приходит Айфе к своему отцу и говорит:

— Мести я требую.

— Кому я смогу отомстить, дочь моя, если никто не может назвать мне имен? — сказал Эоган.

Рассердилась девушка и отвечает:

— Пробегая сквозь ряды этих трусов, видела я всех и каждого. Вожак их носит под бурым плащом темно-красную рубаху из тонкого полотна, заложенную на груди в пять складок, складки же скреплены красивой заколкой из светлой бронзы. Короткое пятизубое копье с пятью серебряными кольцами, скрепляющими древко, было у него в руке, а на широком поясе из бычьей кожи с серебряными заклепками висел тяжелый меч из железа, пять раз прокованного. Прямо и гордо стоял он в свете пожара, что сжёг моих учителей.

Собрала она друзей и слуг своего отца и отправилась искать след Дубтаха — а он был широк. Долго шли ее воины по этому следу, нападая на врага ночью и днем, ранним утром и после заката солнца. Много людей они убили и много домов и заезжих дворов разграбили по пути. С тех пор стали люди почитать Айфе за редкостную учтивость и за ту доблесть, что выказала она в сражениях.

Как-то отошла Айфе от своих людей, увидев не очень вдалеке прекрасный источник, что протекал посреди голой пустоши и был окружен глыбами. Решила она искупаться в источнике, положила оружие и одежду под прибрежный камень и вошла в воду.

Случилось так, что и Дубтах был там. Встал он между Айфе и ее оружием и платьем, обнажив меч над ее головой.

— Прошу от тебя пощады, — сказала девушка.

— Обещай исполнить три моих желания, — ответил Дубтах. — Прекрати убивать моих людей. Упроси отца своего, Эогана: пусть настанет мир между твоим домом и моим. И ложись сейчас со мной, чтобы я мог сполна получить удовольствие от твоего тела.

— Уж лучше всё это, чем быть убитой, — произнесла Айфе.

И возлегли они тут же, на берегу. Люди Айфе стерегли их справа, а люди Дубтаха — слева, потому что взяли с них со всех клятву, что перестанут они отныне сражаться друг с другом.

Когда отпустил Дубтах Айфе, говорит она ему:

— Чувствую я, что рожу тебе ребенка. Дай мне украшение с твоей рубахи, чтобы ты его узнал, когда я пришлю его тебе в твою землю.

А то было правдой лишь наполовину.

На этом расстались они.

Вернулась Айфе к своему отцу. Но так как сперва показалось ей, что не понесла она от Дубтаха, продолжала она жить, как привыкла в девичестве. И часто ездила на охоту со своим отцом и его воинами. А так как была она уже взрослой женщиной с сильным и крепким станом, то служила королю Эогану возницей.

Вот однажды увидели они стаю прекрасных птиц и устремились за ними на своих колесницах, запряженных каждая двумя конями. И скакали так, пока не наступил вечер.

Хотели они ночевать на земле, но Айфе отчего-то стало так скверно, как никогда не было.

— Распряжем коней и поставим колесницы в круг, — сказал король, — а сами поищем ночлег. Ибо нужен он дочери моей больше, чем всем нам.

Вскоре заметили они небольшой дом самого жалкого вида и вошли. Ни полатей для спанья и еды не было там, не видно было ни чем умыться, ни чем накрыться, ни чего поесть и выпить. Только бродила по полу небольшая белоснежная кошка с розовыми ушами и носом, а глаза у нее, как у всех подобных зверей, горели алым в свете плошек с горючим маслом, что были прикреплены к стенам.