Валентин Маслюков - Жертва

А Золотинка приглядывалась в смятении: да точно ли был это ее воитель? На скуле и на шее княжича еще можно было различить оставленные боевой метлой метки.

Княжич резко подвинулся, то есть с одного бока перевалился на другой, уперся локтем в поручень и обхватил подбородок ладонью. Как ни мало представляла себе Золотинка обычаи и повадки особ великокняжеского дома, как ни смутны были ее книжные представления о том, что есть царственная осанка, все ж таки хватило у нее обычной житейской сметки уразуметь, что княжич, выражаясь кухонным языком, не в своей тарелке. Не весьма-то обрадован столь скорой встречей с подругой своих сомнительных приключений.

Он глухо кашлянул и, словно уловив Золотинкины мысли, пытался исправить положение, откинувшись на прямую спинку кресла. Сердитый взгляд… такой знакомый, но уже не страшный после всего пережитого с ушатом и шестом. И голос, когда заговорил, не менее того знакомый… но не понятный. Княжич чудовищно коверкал речь. Хотя самые слова и звуки, напевка речи — всё безусловно принадлежало слованскому языку, то было диковинное, безумное наречие — бессмысленное болботание кликуши.

— Юлий спрашивает, кто эта девушка? — объявил старик, что сидел обок с княжичем. Несомненно, Новотор Шала, переводчик наследника и толкователь. — Какие у нее основания рассчитывать на успех? Не слишком ли она молода для врачебного ремесла?

Вот как ты заговорил! — вспыхнула Золотинка во внезапном смятении чувств. — Давно ли, друг ситный, разговаривал ты на чистом слованском языке — без всякой придури?! Какие у меня основания рассчитывать на успех?!

Открытие, убедительная догадка и подозрение, что княжич придуривается, что болезнь его есть морок и блажь, какое-то особенно вычурное, замешенное, нельзя исключить, на колдовстве притворство, — это открытие давало ей нежданную надежду на успех. Но Золотинка — не отвергая надежды и укрепляясь в ней — совершенно непоследовательно, как бы даже и вопреки собственной выгоде, ощущала и разочарование, и досаду. Как будто была она обижена не за себя, не за себя только, но и за того славного кухонного мальчишку, который сказал ей со смешной заносчивостью «я ухожу! прощай!» а потом вернулся, чтобы извлечь ее из челюстей рогожного змея. Было в том кухонном мальчишке что-то неизъяснимо искреннее… ничего придуманного и выспреннего… что-то смешное, доброе и сильное одновременно. А этот… что тщился представить себя наследником престола благоверным княжичем нашим Юлием… на этого вряд ли решилась бы она положиться даже в таком пустяковом деле, как вынос помоев!

Захваченная множеством разноречивых ощущений и догадок, Золотинка не сразу сообразила, что отвечать наследнику, но говорить не пришлось вовсе. Все ответы взял на себя подьячий, оглашая прежние Золотинкины показания. Юлий, потупив взор, слушал, и подьячего слушал, и перевод, потому что старик по правую руку от княжича неукоснительно передразнивал пристойную речь подьячего, столичного жителя, несомненно, тем же болбочущим тарабарским языком, на котором придуривался и сам княжич.

Вот как! — думала Золотинка в раздражении мыслей и чувств. — А ведь это обыкновенное, пошлое притворство! Их княжеская милость головкой недомогают. И десятки, если не сотни врачей, оставив без помощи действительно страждущих, стремятся со всех сторон ко двору, зачарованные обманчивыми видениями. А ведь так просто, взять шест от помойного ушата да огреть хорошенько вдоль спины — вся дурь-то и вылетит.

Теперь, когда она нечаянно приоткрыла нехитрую тайну княжича, и Юлий, в свою очередь, знал, что попался, и, беспокойно ерзая, пытался поразить ее царственным взглядом… теперь нельзя было уходить отсюда, не порешив дела. Другого случая не будет. Больше она никогда не увидит княжича, если только не заставит его сейчас заговорить. Если… так или иначе не поставит его перед решительным выбором.

Пока Золотинка собиралась с мыслями, Юлий ненужно переспрашивал подьячего и бросал иногда косой взгляд на девушку, словно сверяя то, что слышал, с наглядным впечатлением. Впечатление он держал при себе, ничем его не выдавая, но смотрел осмысленно, как разумный, сосредоточенный на известных ему соображениях человек… И, боже! — это дикое болботание, с которым обратился он затем к Золотинке!

— Государь спрашивает, где ваш врачебный прибор? — сказал толмач. — Будет ли лекарка пускать кровь? И сколько крови она почитает необходимым выпустить зараз, чтобы произвести впечатление? Нужно ли развести в очаге огонь, чтобы калить железо для прижигания? Нужна ли ей помощь? Сумеет ли она удержать больного, прижигая его железом. Или же, трезво оценивая свои возможности, она предпочитает вместо этого красиво водить руками и таращить свои большие глаза… глазища, — поправился старик, сочтя такой перевод более точным. Это был добросовестный, истовый старикан в маленькой, наглухо закрывавшей волосы шапочке с низко надвинутыми наушниками. Лишенное всего, что отвлекает внимание, почти без губ и без бровей, умное лицо его с пергаментной, смятой кожей останавливало взор.

— Сначала я хотела бы определить природу заболевания и его особенности, — отвечала Золотинка старику, минуя Юлия.

Она стала спрашивать то, что обычно спрашивают врачи, но Юлий молчал и даже толмач его не раскрывал рта. На все вопросы Золотинки, достаточно умелые, надо сказать, и существенные, отвечал не больной и даже не толмач, а подьячий. Иногда сразу, не задумываясь, иногда приходилось ему порыться в своих записях, чтобы отыскать удовлетворяющие Золотинку сведения. Ничего нового, скоро поняла Золотинка, и не возможно было придумать. Она шла по пути, проложенному десятками целителей, и хотя выказывала осведомленность в частностях врачебной науки, выбиться из набитой колеи не могла. Все было спрошено до нее. И все отвечено. Все было сказано. Все испытано. И ничего…

Это не особенно смущало теперь Золотинку, она знала такой ответ, которого и представить себе не умели склонные двигаться по раз проложенной колее предшественники.

Подьячий изъяснялся, как опытный лекарь, обнаруживая исчерпывающую осведомленность.

— Будете ли вы смотреть язык и уши? — спросил он от себя, когда Золотинка примолкла.

А Юлий поднялся почти непроизвольно, и Золотинка это отметила.

— У нас там, в шкафу, — добавил подьячий, показывая на закрытую горку возле лавки Рукосила, — весь потребный врачебный прибор имеется.

— Время истекает, — холодно напомнил Рукосил.

Но Золотинка даже не оглянулась — ни на шкаф, ни на конюшего. Она ступила ближе… Видно было, спокойствие непросто давалось и Юлию.