Кирилл Шатилов - Под флагом серо-золотым

Что именно могло бы быть по-другому, Фейли не стал уточнять даже мысленно. В одной из ранних своих проповедей Харлин говорил о тщетности желания повернуть жизнь вспять и о необходимости воспринимать ее такой, какова она есть. Тогда Фейли эта истина показалась чересчур очевидной, чтобы посвящать ей отдельную беседу с вполне взрослым учеником. Теперь же, бредя между разноцветными домами обитателей Малого Вайла’туна, он едва ли был с ней согласен. Что он сделал не так? Какой его шаг получился ложным? Отчего никогда прежде он не заглядывал в таверну «У старого замка»? Дом Харлина находился от нее совсем рядом. Причем дом, судя по рассказам Харлина, заново выстроенный не кем-нибудь, а отцом Веллы и Хейзита. Нет, кажется, они вместе с Харлином все-таки сиживали там несколько зим назад, но тогда никакой девушки не было и в помине. Или была? Сколько ей самой-то зим? Пятнадцать? Семнадцать? Едва ли больше. В таком случае, ему не следует себя винить: в ту пору она была еще совсем ребенком и не могла заинтересовать никого, кроме разве что сердобольных монахинь из Айтен’гарда, Обители Матерей.

Фокдану в этом смысле повезло больше: он застал тот период, когда она еще не перестала быть ребенком в душе, но уже превращалась в женщину внешне. И, судя по его рассказам, оказалась созданием не только привлекательным, но и влюбчивым. Дорого бы Фейли дал, чтобы провести с ней хотя бы один из вечеров, живописно описанных Фокданом, когда они коротали ночи у костра. На заставе эти его воспоминания не вызывали у Фейли ничего, кроме снисходительной улыбки, которой обычно награждают поглупевшего от любви товарища его более рассудительные друзья. Теперь же, воочию увидев предмет чужих переживаний, Фейли мог разве что грустно вздыхать. Даже если бы он знал, как общаться с юными девушками и завладевать их живым воображением, все равно не стал бы этим пользоваться. Бедняга Фокдан не заслужил такой подлости. И пусть в своих рассказах он давал понять, что сознательно отрекся от продолжения каких-либо отношений с маленькой Веллой, а сейчас еще и вынужден снова покинуть ее, ведомый чувством долга, Фейли ни за что не перейдет ему дорогу.

— Смотри, куда идешь! — отвлек его от размышлений грубый оклик эделя, горделиво проезжавшего мимо на великолепном коне под желто-красной полосатой попоной.

Фейли вовремя вспомнил, что изображает горбатого старика, и не стал возмущаться. Он лишь невольно прикрылся палкой, словно ожидая удара, и бросил на всадника недобрый взгляд из-под капюшона.

Эдель был ему незнаком, но он на всякий случай запомнил дорогой зеленый камзол, новенькую серебристую кольчугу, длинный нос с горбинкой и надменные глаза под прямым разлетом густых бровей. Едва ли этот наглец обрадуется их следующей встрече, если ей суждено случиться. Кричать на немощного старика — последнее дело, каким бы прославленным ни был твой род. Жаль, что подобные типы, как правило, избегают разборок с теми, кто готов за себя постоять.

Эдель неторопливо скрылся за углом пекарни, оставив после себя тонкий аромат духов. Фейли сплюнул. Он привык считать, что с природными запахами борются исключительно те, кому приходится скрывать собственное зловоние. Лучше бы мылись почаще! Кстати, ему самому не мешало бы испросить у Харлина разрешения воспользоваться лоханью и мылом. А еще вернее — сходить на реку и как следует искупаться. Лишь бы не попасться на глаза кому не следует.

Вот и дом писаря. Рановато, конечно, его будить, но ничего не поделаешь, сам виноват: по привычке обязательно запирает на ночь дверь на засов.

Фейли осторожно постучал концом палки в прикрытую ставню. Условным стуком, как договаривались: четыре длинные паузы, три короткие.

Никто не ответил.

Фейли повторил попытку, поглядывая на окна ближайших домов. Харлин не любил, когда о некоторых его гостях знали посторонние. В особенности соседи. Для них он был старым, выжившим из ума писарем, до сих пор не разучившимся разве что переносить слова на выдолбленную кожу свитков. Собственно, Харлин и жил-то тем, что писал под диктовку послания на свитках, которые сам изготавливал и по дешевке продавал.

Внутри дома послышались шорохи. Недовольно крикнула разбуженная птица. Фейли подошел к двери и прислушался. Дважды коротко постучал. Дверь приоткрылась, и голос из темноты прошамкал:

— Когда ты торчал у себя на заставе, нам было спокойнее.

Фейли ничего не оставалось как прошмыгнуть внутрь. Здесь царил не только кромешный мрак, но и удушливо затхлый воздух, в котором смешались запахи дубленых шкур, пыли и птичьего помета.

— Я все-таки поговорил с Хейзитом.

Не видя вокруг себя почти ни зги, Фейли знал, что стоит в узких сенях, откуда можно пройти в не менее душную комнату, где обитал хозяин дома, или подняться по приставной лестнице на более или менее приспособленный для жизни чердак с низким потолком, под которым приходилось чуть ли не ползать на четвереньках. Но зато там была постелена мягкая солома, а сквозь щели в крыше проникал ветерок с улицы.

— Потом расскажешь, — почувствовал он на запястье крепкие пальцы Харлина: старик словно лишний раз проверял, тот ли он, за кого себя выдает. — Отоспись, пока снова дождь не пошел. А дождь будет наверняка: у меня всю ночь кости ломит.

Он даже не дал себя поблагодарить за столь своеобразное гостеприимство и удалился, прикрыв дверь. Фейли же недолго думая взобрался по скрипучим ступенькам лестницы, улегся на солому и с наслаждением вытянул ноги. Лежа на спине с закрытыми глазами, попробовал заснуть, однако сон не шел. Очевидно, того короткого времени, что он продремал за столом в таверне, хватило, чтобы его привыкшее к лишениям лесной жизни тело восстановило израсходованные за день силы.

Однако когда Фейли вновь открыл глаза, весь потолок над ним был пронизан косыми солнечными лучами. Как же так? Неужели он все-таки продрых до полудня? Если судить по отчаянной пустоте в желудке, то да, последний раз он ел целую вечность назад.

Но первым делом, спустившись, точнее, чуть не кубарем скатившись по не успевшей даже скрипнуть лестнице в сени и добежав до общей уборной, расположенной в закутке между соседними домами, он с наслаждением справил нужду. «Вот чем хорошо пиво, — думал он, заглядывая через опущенные руки в глубину сточной ямы, — пьешь в охотку и избавляешься с радостью!»

Когда он вышел, ему на смену явилась жена пекаря, нестарая, но уже дородная женщина с лукавыми глазами. Фейли уступил ей дорогу, но обмениваться любезностями не стал: подобные матроны, уж слишком охочие до общества мужчин, вызывали в нем оторопь.

— Не пора ли проветрить дом, вита Харлин? — поинтересовался он, осторожно заглядывая в обиталище писаря.