Тиа Атрейдес - Песнь третья, О Троне и Дороге в неивестность

— Ты знаешь, как поступают с беглыми рабами? — в её голосе, в её глазах завывали стылые бураны, вымораживая даже сам воздух.

— Понятия не имею, — осколки полярных синих льдов его голоса ранили бы её, если бы в ней осталось хоть что-то живое.

— Неужели не поинтересовался ни разу?

— Зачем? — он сжимал зубы, чтобы не завыть. Лучше бы он выбрал смерть от рук Рональда, все равно, как бы тот не изощрялся в пытках, такой боли он причинить бы не смог. Не смог бы отнять у него последнюю мечту, пусть глупую и неосуществимую, но дающую возможность жить. Дышать. Но после слов Шу не осталось ничего, даже мечты. Хилл уже сам не понимал, что он говорит и зачем. Забыл, почему так и не сказал ей того, что собирался. Теперь это все уже не имело значения. У него оставалось ещё совсем немного времени, но и оно казалось лишним. Уж лучше поскорее.

— Может быть, ты бы лучше подумал, стоит ли нарываться, — в её словах больше не было ни злости, ни обиды, ни ехидства. Одно лишь равнодушие и пустота.

— Покончи с этим поскорее, Шу, — голос Хилла мог бы принадлежать поднятому некромантом трупу.

— Ты просишь легкой смерти?

— Нет. Не прошу. Мне все равно.

— Если тебе все равно, то зачем же ты сбежал?

— Долг, Шу. Мне нужно было отдать долг, — он отвечал, потому что ему уже на самом деле было все равно.

— Долг? Как глупо… — Шу смотрела на него, не в силах оторваться. Словно лишняя секунда могла хоть что-то изменить. Не в силах противиться искушению, она все же провела ладонями по спутанным светлым волосам, по влажным от крови щекам, по напряженным плечам… и смахнула с его рук оковы.

— Иди.

Хилл пошатнулся от неожиданности и замер, не понимая… словно во сне, поднял к лицу ободранные металлом запястья.

— Уходи, Хилл.

— Уходить?

— Да. Ты свободен. Иди.

— Куда? — Если он думал, что самое худшее с ним уже случилось, он ошибся. Оно только началось.

— Куда хочешь. На острова, в Ирсиду, в Метрополию, к оркам…

— Но… почему? — он не мог понять, что происходит. Не мог поверить, что она прогоняет его. Что он настолько безразличен ей, что она даже не хочет отомстить за оскорбление.

— Не беспокойся, Рональд тебя не тронет. Только тебе придется уехать отсюда. Далеко. Эрке тебя проводит.

— Не надо, — Хилл с трудом выталкивал слова сквозь непослушное пересохшее горло.

— Надо. Без него ты не сможешь…

— Не надо, Шу, — он перебил её на полуслове. — Нет.

— Что?

— Я не уйду.

— Что?

— Я никуда не поеду, Шу.

— Ты не можешь остаться в столице. Рональд не даст тебе…

— Я. Никуда. Отсюда. Не. Пойду. — Всего два шага, разделяющие их, показались ему бездонным провалом шириной в лигу.

— Хилл? Ты же хотел свободы?

Дурман боли и отчаяния не давал ему видеть ясно, но на миг ему показалось, что её глаза странно блестят, а голос ломается… последним усилием воли стряхнув с себя туманную пелену горечи, Хилл наконец увидел её. Такой, как она есть, а не такой, как хочет казаться. Слезы, горе, безнадежность. Отчаянная тоска. И взгляд одинокого, брошенного ребенка. Никому не нужной, несчастной маленькой девочки.

— Шу! — Хилл протянул к ней руки.

— Что? Что тебе ещё? — слезы лились из её глаз, но она даже не пыталась их утереть. — Извинений? Хорошо. Прости. Я была не права. Все! Уходи!

— Шу! Почему? Почему ты прогоняешь меня? — маленький шаг к ней, тяжелый, словно на его плечи уселся каменный дракон.

— Прогоняю? Я отпускаю тебя! Ты же этого хотел! — чтобы видеть его глаза, принцессе приходилось смотреть вверх. Хилл оказался совсем близко, так близко, что удержаться и не дотронуться до него было невыносимо трудно.

— Нет. Шу, — все ещё не до конца веря в то, что её слезы не плод его собственного воспаленного воображения, Хилл обнял её, притягивая к себе, собирая губами соленые дорожки с её щек. — Нет, вовсе не этого.

Зарываясь пальцами в мягкие черные волосы, лаская хрупкие плечи, он чувствовал, как она сама ластится к нему, обвивает руками. Снова вернулась обжигающая боль, но теперь он радовался ей. Радовался тому, что что-то в нем может болеть. Тому, что снова может дышать и плакать. Он прижимал тихо всхлипывающую принцессу к себе, и её горячие слезы чертили огненные дорожки по его обнаженной коже.

— Шу, любовь моя, — тягучей волной расплавляющих сознание покалываний отдавался в ней чуть слышный шепот. — Жизнь моя, прости, прости, прости меня, Шу… я не думал, что нужен тебе, не хотел причинить тебе боль… я люблю тебя, ты ведь знаешь, правда? Шу?..

— Хилл? — она подняла голову, вопросительно заглядывая ему в глаза.

— Можно мне поцеловать тебя? — его прерывистое дыхание жарким перышком щекотало её губы, она чувствовала под рукой частое биение его пульса, видела слезы на его ресницах и свое отражение в глубине его зрачков. Шу закрыла глаза и прикоснулась сомкнутыми губами к его рту. Они целовались бережно и нежно, словно в самый первый раз, и не замечали бегущих соленых капель, и, словно опасаясь потерять возможность дышать, долго не могли оторваться друг от друга… наконец, Шу с тихим стоном уткнулась ему в шею, продолжая гладить его спину и прислушиваясь к синхронному ритму их сердец.

— Ты не уйдешь больше? Хилл? — она не смела посмотреть на него, не смела надеяться. Замерев и не дыша, Шу ждала ответа. Как приговора.

— Нет. Конечно же, нет, — горячечные касания его губ вспыхивали ожогами, она не могла пошелохнуться, наслаждаясь болезненным трепетом заново рождающихся из пепла эмоций, погружаясь в поток сверкающих и искрящихся чувственных энергий, голубыми и золотыми сполохами оплетающих их слившиеся в объятиях тела. С ней происходило что-то неизведанное, что-то такое, о существовании чего она раньше и не догадывалась, по сравнению с чем все её магические опыты меркли… и всё это из-за него? Лавина света, звуков, запахов, цветов, и ощущений, которым не подобрать названий в обычном языке — ощущения магических потоков, способных снести, переплавить и воздвигнуть заново целый мир — переполняли Шу, и как за единственную опору в водовороте изменяющейся вселенной она цеплялась за столп божественного золотого света, за своего возлюбленного, за Хилла.

— О, боги, — выдохнула Шу. Вокруг бушевал вихрь волшебной энергии, заключая их в ослепительно грохочущую, горячую, мягкую и шелковистую розово-золотую сферу. И это всё было её! И центром и источником этой немыслимой роскоши, этого упоительного блаженства, этой пьянящей мощи был он.

— Хилл, Хилл! — тихонько позвала она. Невероятно прекрасные синие глаза заворожено уставились на неё.