Елена Кочешкова - Болтливые куклы

В танцорские спальни один из служителей отнес Хекки на плече, поскольку тот не мог ступить и шагу, сломленный не столько болью, сколько невыносимым страхом. Там Лисенок кое-как дополз до своей комнаты, натянул на кровоточащие ноги длинные чулки и понял, что единственным спасением от всего случившегося могут быть только друзья… И почему-то вовсе не свободный красавчик Атэ Хон.

Когда сбивчивый поток слов иссяк, и Хекки замолчал, в комнате повисло тяжелое молчание. Чтобы прервать его невыносимое давлении, Лисенок тихо и робко (совсем как в детстве) спросил:

— Ведь это же ничего такого, да, Зар? Просто узоры на коже, да?..

Но Зар все молчал, и лицо его было застывшей маской. А когда наконец он заговорил, от его голоса, казалось, стены должны покрыться инеем.

— Мне бы хотелось солгать тебе, Хекки, но это не изменит действительности. Это суровое наказание, и оно гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Оковы слуги — старинное проклятье, его накладывают чтобы лишить человека воли.

— К-как это… лишить? — Хекки выглядел изумленным и по-настоящему испуганным. Он даже не пытался больше пустить слезу, чтобы разжалобить друзей.

— А вот так! — гнев, закиапвший в глубине сознания Зара, вырвался наружу стремительно и внезапно. С полыхающими глазами, Белый Змей сгреб Хекки за ворот и сорвал с места. Он с силой тряхнул мальчишку, отчего тот дернулся, будто сломанная кукла и в ужасе уставился на старшего. — Вот так, глупый осел! Ты думал, тебе вечно будут сходить с рук твои бесстыжие выходки? Неужели ты всерьез решил, что являешься тут кем-то особенным?! Юное дарование? Так ты привык про себя слышать и думать? Ты просто сопливый маленький нахал! Посмотри на Шена! Посмотри на него! Ты знаешь, как он стирает свои ноги на репетициях? Как отдает танцу свою душу и тело?! Он — действительно заслуживает похвал и чести! А ты… ты по заслугам получил свое наказание!

Не сдержавшись, Зар добавил несколько слов, которым могла бы позавидовать даже речная торговка. Хекки, обмирая, висел в паре ладоней над полом и не смел вдохнуть. Таким своего друга он еще не видел.

— Глупец! — воскликнул Зар, еще сильнее тряхнув младшего. — Сколько раз я говорил тебе — остановись! Сколько?! — он в отчаянии отбросил Хекки обратно на кровать и резко отвернулся. — А теперь я уже ничего не смогу сделать…

И вышел вон, так и не объяснив, что значили слова про утрату воли.

Шен Ри с горечью посмотрел на оставшуюся неприкрытой дверь. А потом — на испуганного, растерянного, сжавшегося в комок Хекки. Лисенок выглядел совсем маленьким, словно ему снова пять лет…

В тот вечер он так и остался ночевать на кровати Зара, а тот исчез куда-то до самого утра и появился уже только на репетиции. Там было не до разговоров, поэтому весь день Шену оставалось лишь гадать, что же это за странное проклятье наложили на Хекки.

Только вечером во время ужина Зар, как всегда невозмутимый и непроницаемый (будто и не было вчера этой пугающей вспышки), сообщил, что всю ночь провел в храмовой библиотеке. Там он перевернул всю нишу с книгами о законах, преданиях и легендах храма. И таки нашел то, что искал. Уже после трапезы, в уединении, он рассказал те подробности, которые узнал о наказании Хекки.

Лисенок слушал, не дыша. Минувшие сутки изменили его до неузнаваемости. Он осунулся, словно бы стал меньше и тише. Днем Шен Ри видел, как другие актеры бросают на мальчишку короткие взгляды, полные то жалости, то злорадства. Похоже, все уже были в курсе его наказания. И многие сочли его вполне справедливым.

А Зар между тем поведал, что наказание это — и в самом деле старинное проклятье. Вернее даже — заклятье, которое издавна было главным страхом всех актеров храмового театра, но со временем отошло на дальний план. Настоятель уже давно не пользовался этим способом карать своих подопечных, но, похоже, в этот раз Хекки сильно разгневал старика. Суть заклятья, как Зар и сказал с самого начала, заключается в том, что наказанный им человек со временем все больше терял свою волю, свое 'я', превращаясь в исполнительную, послушную куклу. Сила воздействия заклятья зависит от изначальной степени осознанности наказанного. Люди с более сильной волей могут долго сопротивляться наложенному колдовству, но никто не способен сражаться с заклятием бесконечно…

— Значит, я стану просто куклой… — еле слышно прошептал Хекки.

Зар молчал. Только спустя несколько минут тягостной и неумолимой, как болото, тишины, он уронил тяжело:

— Я не смог найти способ, как избавить тебя от этого зла…

Как это ни странно, Хекки очень быстро свыкся с мыслью о своем наказании. Казалось, он принял его даже проще, чем Зар, который отчего-то винил себя в случившемся.

— Я не сдамся этой дряни, — признался Лисенок Шену. Просто не позволю сделать себя марионеткой. — Вот увидишь, у меня получится! И знаешь, что я сделаю? Как только почувствую, что становлюсь безвольным, сбегу отсюда совсем. И срежу узоры. Я знаю, это будет больно… я несколько недель не смогу танцевать, но оно того стоит.

Никакие увещевания, что бегство может обернуться еще худшей бедой, Хекки не слушал. Он считал, будто терять ему уже нечего. А мир велик и прекрасен.

И Шен Ри очень сильно подозревать, что на самом деле его младший друг хочет сбежать гораздо раньше, чем обнаружит у себя признаки зарождающегося недуга, вызванного заклятьем.

Но из комнаты, где жил Атэ Хон, Хекки ушел. Чтобы не слушать больше никаких рассказов о городе, он поселился в келье, где давно уже никто не жил по причине ее дурной славы. Когда-то давно в этой комнате отравился с горя один молодой красивый танцор… Но Хекки сказал, что не боится призраков, он и сам уже не вполне обычный человек. Шен Ри, который искренне верил в разные знамения, тоже счел, что общество призрака навредит Хекки меньше, чем рассказы Атэ о его подвигах по ту сторону храмовой стены.

Через пару недель жизнь мальчика с красными узорами на ногах словно бы вошла в ровную колею. Он больше не пытался покидать ворота храма, самозабвенно оттачивал свое мастерство на репетициях, прилежно отдавал все свободнее часы занятиям для укрепления тела и духа, полюбил гулять один по саду.

Но в глубине его глаз Шен Ри неизменно видел ту же самую глубокую, неизбывную звериную тоску, что и белого Зара.

Эта тоска по свободе, по внешнему миру была неизменной спутницей обоих друзей Шена.

Говорят, что первого танцора, благословила сама Небесная Богиня. И именно поэтому самые талантливые актеры всегда выступают именно в храмах.

Шен Ри не особенно верил в легенды, но он знал одно — в мире нет ничего более пьянящего, чем танец. Ни вино, ни женщины (которых он все же познал, как без этого?) не могли сравниться с тем чувством безграничного восторга, которое приходило только во время танца.