Иван Петров - Томчин

Племя состоит из четырех родов, юрты раскиданы между двух рек стойбищами в радиусе пятнадцати километров. Одну дивизию Убилая, я его Майором называл, направил окружить район стойбищ редким оцеплением, пройдя им в тыл по берегам. Естественно, только после ухода местной воинствующей интеллигенции на фронт, до этого велел сидеть в предгорьях, в половине дня пути, и, выдвинув разведчиков, держать ситуацию под наблюдением. Подготовил два резерва по тысяче, на случай попытки прорыва из кольца, и тысячу придержал — на зачистку внутри, чтобы население не переживало и спокойно дожидалось нас, победителей, для описи имущества.

С воинственной частью племени разобрались так. Воинов у врага около тридцати тысяч. Подобрали место неподалеку от стоянок неприятеля, в устье реки, впадающей в озеро. Предгорья, складок местности навалом. Пятьсот всадников из дивизии Алтана, Полковника, кстати, сына какого-то очень знаменитого хана, нагло разбили там лагерь и приступили к выпасу, посылая десятки беспокоить чужие табуны.

К вечеру прибыло еще пятьсот, утром еще, а в результате к середине дня на нужное место приволоклись все тридцать тысяч обеспокоенных вражеских героев: мешать накапливаться нашим войскам, дать им по заду и совершить мощный набег на мою ставку, расположенную в полудне пути. Грозно напирали они толпой на моих ребят, загоняя их в треугольник: река — озеро, мои маневрировали, но не удирали, мол, биться будем. Биться — так биться, но тут ночь подошла, спать пора, кто ночью воюет? Грамотно перекрыли моим войскам пути отхода по берегам и спать приготовились. Утром эти две тысячи сами сдадутся.

Через час с тыла по ним ударила дивизия Капитана, Чжирхо. Нет, сначала минуту их лагерь осыпали стрелами все восемнадцать тысяч, а потом с визгом десять тысяч сабель Чжирхо обрушились на лагерь. Реакция на неожиданность у противника была стандартная — спасаться! И лазейку они нашли. Мои две тысячи встали насмерть на берегу озера, а берег реки оказался открыт — беги в предгорья. И ребята побежали прямо в лапы восьми тысячам Алтана. Обоз бросили. Они же без обоза воевать не ходят, и мы такие же. У меня при обозе три сотни, не дай бог, напорется такой же умный, как я. Все это происходило в темноте. Сейчас рассветет, и посмотрим, чему я их там научил. Надо собрать хотя бы две тысячи наших и организовать преследование. Ведь кто-нибудь, да убежал?

Сидим на совете, подводим итоги, пьянка длится второй день, никак до дела не дойти. В плен захвачено от ста до двухсот тысяч только гражданских, около пятнадцати тысяч военных. Мужская часть семьи хана перебита. Примерно десять тысяч воинов противника уничтожено стрелами, порублено в атаке, погибло при панике в давке. Около пяти тысяч разбежалось в разные стороны, никакого организованного сопротивления. Каждый думал только о своей шкуре. Среди гражданских сопротивления не было и, как результат, почти нет жертв. С нашей стороны погибло менее тысячи. Количество табунов и прочего добра не поддается быстрому подсчету.

Я пытаюсь донести до этих баранов, называемых советом, что наше племя просто удвоилось, и надо не делить барыши, а наискорейшим образом ассимилировать людей в новых условиях. Пока их держат на месте прежних стоянок силами одной дивизии. Но кто бы меня слушал, эти мелкопоместные царьки, считающие за доблесть украсть чужого коня или отнять понравившуюся женщину, а потом долго токующие об этом холодными зимними вечерами, как о величайших событиях своей жизни, цифры, которые я называю, просто не могут переварить. Для царьков это — много, очень много. Вот когда видно, что в юрте сидят дикие, неграмотные пастухи, примитивные бандиты, мародеры.

Мой дядя со своим сыном отличились, нарушили приказ, нахватали без счету добра и через своих прислужников уже организуют его вывоз. Командир дивизии Алтан поступил аналогично и вовсю грабит воинский обоз побежденных. Оба аж багровые — "не трожь, мое!" Снять меня пока не успели, а Капитан и Майор оказались моими людьми. Убилай охраняет пленных, его воины всячески препятствуют мародерству, но оно все растет. Видя, что такие! люди не слушают моих приказов, и другой народ потихоньку тащит все, до чего дотягивается. Чжирхо отобрал почти все, награбленное дядюшкой Даритаем, его сынком и Алтаном.

Но дальше-то что? Я же не могу их казнить, как обещал казнить всех мародеров и дезертиров? Вес у меня не тот. Кто же знал, что эти уроды полезут грабить, а за ними и половина моего войска. Кого казнить-то? Всех убью — один останусь? Пока весь этот бардак продолжается, население, естественно, оказывает сопротивление при мародерских наскоках на свое добро, попытках изнасилования и похищения, видя, что часть моих воинов этому препятствует. Количество жертв с обеих сторон растет на глазах, а этим — только кумыс жрать.

И в этот момент братец Бельгу, снизойдя к моим призывам обсудить судьбу пленных и переживая, что я мешаю ему есть и пить, предложил решить вопрос кардинально — перебить плененных, и дело с концом. Вот сука какая! Заткнул ему пасть, пообещал, что за каждого убитого сдуру пленного буду вычитать по два барана из его доли добычи. Ну и как прикажете следить за этим уродом, чтобы чего-нибудь не натворил? А остальные что, лучше?

В лагере пленных восстание. Около двадцати пяти тысяч мужчин собрались, вооружились как могли и кинулись на прорыв. Убилай не стал их удерживать, умница, мог стрелами всех выкосить, пока восставшие до предгорий доберутся. Рассчитывал, что выдохнутся, уймутся и — назад вернутся, к семьям. Ведь ни коней, ни вооружения, ни организации. Но в течение дня никаких положительных изменений не произошло, и пришлось бросить две дивизии на прячущихся в редких деревьях и траве удальцов.

…Пологие склоны, трава уже достаточно высокая, тополя, березы, заросли кустарника, но спрятавшегося видно всаднику с коня. Оставлять в тылу такую массу противника нельзя, вся операция пойдет насмарку, разобьются на банды и начнут мстить, воссоединяясь с семьями. Снова в плен удалось взять около десяти тысяч. Пятнадцать погибло, а к ним — пало пять тысяч наших. Сопротивлялись беглецы отчаянно, одними ножами резались, но кто бы мне говорил, что может сделать человек с одним ножом. Двадцать тысяч смельчаков полегло из числа лучших людей этого народа.

Да, народ, все-таки, один. И в этом народе нашлась одна сволочь, мой братец Бельгу. Пьяный, съездил к пленным (надо же было похвалиться, покуражиться), и сообщил им, что он брат хана, был на совете, и его предложение — вырезать всех мужчин племени — принято и советом, и ханом. Вы дерьмо, а я крутой, всех вас резать будем. Я твою маму, и папу, и бабушку, и так далее. Те проверили, поспрашивали у наших — действительно, брат хана, поверили и поперли на выход. А что им оставалось делать? Достаточно посмотреть на морду Бельгу.