Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

В горле все ссохлось, но стоило дернуть кадыком, сглатывая слюну, которой не было, во рту тоже сухо‑сухо, горло будто наждаком продрали.

Я выбрался из кровати — попытался. Простыни намокли от пота и липли к ногам. Запутались вокруг веревками, я чуть не рухнул на пол. Оскалившись, выдрался из них, свалив комок простыней на пол.

Нащупал дверь и выпал в коридор. Добрался до двери ванной, щелкнул выключателем и ввалился внутрь, жмурясь от нахлынувшего со всех сторон света. Согнулся над раковиной, повернул кран и припал к холодному ручью…

Потом, когда горло отпустило, долго держал голову под ледяной струей. Плескал воду в лицо…

Но все это не помогло. Когда я поднял лицо к зеркалу, оттуда на меня глядели два диких глаза. Разных: один серо‑голубой, другой серо‑зеленый, но одинаково полных страха. Бессмысленного, звериного страха, против которого нет спасения. Два совершенно сумасшедших глаза.

Господи… А я ведь так верил, что распрощался с этим воспоминанием навсегда. Что оно затерялось в глубине памяти, слежалось. Стерлось!

И уж совершенно был уверен, что прошло то время, когда этот кошмар преследовал меня почти каждую ночь…

Сука… Чертова сука! Глубоко же она меня зацепила. Разбередила даже это…

Это все из‑за нее, из‑за ее вчерашнего тычка. Можно вытеснить страх из сознания, но это вовсе не значит, что страх уйдет. Иногда он просто отступает с верхнего этажа, чтобы засесть глубже.

Я до сих пор дрожал. И мне было страшно. Без причины, но до одури страшно. Хотелось закрыть дверь ванной — на всякий случай, подальше от темноты, что была в коридоре, — и привалиться спиной к кафелю. Чтобы со спины не напали. И еще поджать ноги, подальше от темного провала под ванной.

Мышь, забившаяся в свою норку, но понимающая, что что‑то в мире сдвинулось с места и теперь даже в этой норке не спастись…

Трус! Чертов трус!

Я стиснул зубы, прикрыл глаза и попытался вытащить из памяти противоядие. Оно есть. Есть где‑то глубоко во мне. То, чем закончилось…

…Старик и его ребята, ворвавшиеся в подвал. Лица, мелькающие в темноте, крики. Выстрелы, отлетающие от каменных стен, оглушающие меня.

Я захлебывался собственной кровью, но тело вдруг отпустило. Я снова мог моргнуть, мог даже закрыть глаза, мог двигаться. Я уже не лежал на женщине. Меня, как щенка, отбросили за алтарь, к дальней стене.

А женщина вскрикнула и захлебнулась своим криком. И тот, который держал меня за волосы — тоже замер, растянулся черной тенью на полу по ту сторону алтаря…

Кто‑то приподнял меня, прижал комок ткани к шее…

— Все будет хорошо, малыш, — шептали мне в ухо. — Теперь, малыш, все будет хорошо…

Я пытался вытащить это из памяти, сделать эти воспоминания как можно ярче…

…теплые касания рук, когда меня обнимали за плечи, и хрипловатый голос, шептавший мне в ухо. Сильные мужчины, кружившие вокруг меня, как няньки. Бинтовавшие мне шею и старавшиеся не шуметь, лишь ободрительно ухмылявшиеся мне, хотя у них у самих руки еще дрожали от пережитого волнения…

Я пытался снова почувствовать все это — только вместо этого из памяти выскакивали другие кусочки.

…рука Старика, который для меня еще не Старик, а деда Юра, и будет только им еще долгие годы, на моем плече, пока мы входим в дом… в то здание, что я считал домом девять лет, пока жил там, вместе с мамой… когда она еще была…

…сидела на нашей кухоньке. Выпрямившись, сложив руки на коленях, словно прилежная школьница. Левый глаз широко открыт, безумно уставился на стену перед собой. А правая половина лица перекошена и посинела…

— Инсульт. — Тихий шепот Старика за моей спиной, не мне, кому‑то из его ребят…

Та чертова сука была другая. Не такая, как та, вчерашняя. Она не могла влезть в голову. Но она могла…

… Тири лежал в моей комнате, у самой кровати.

Только это был не тот Тири, которого я помнил — шустрый и пронырливый, помесь Лабрадора с огромной дикой дворнягой. Тири, еще совсем щенок, но уже здоровенный и так похожий на волка — очень доброго волка…

Теперь — и навечно — на его морде застыл оскал, превратив Тири в отвратительное чудовище. Нос сморщился, как гармошка, и в широко открытой пасти торчали клыки, над ними противно‑розовые десны.

А все, что ниже головы, — комок скрученной плоти. Тело, лапы, хвост — едва можно различить, где что. Чудовищная судорога скрутила моего Тири, лишив возможности двигаться.

Он пытался меня защищать. Он рычал на нее, он бросился на ту чертову суку, но…

Она убила его одним касанием.

Как и мою мать.

Просто коснулась и отключила в них жизнь. Чтобы не мешали…

…Я плеснул в лицо ледяной водой, яростно потер лицо. Снова посмотрел в зеркало. Оттуда на меня по‑прежнему глядели два глаза, до краев полные страха. Совершенно дикие.

И дернулись в сторону. Скосились за спину: нет ли кого за приоткрытой дверью в ванную? Кого‑то, кто подкрался ко мне сзади, пока я брызгал в лицо водой, и кто теперь готов напасть на меня…

Я знаю, что никого там нет. Конечно же нет!

Сам запирал дверь. Услышал бы, если кто‑то попытался бы влезть. В окна тем более не забраться без шума…

Но глаза сами собой скашивались туда. Хотелось развернуться боком, чтобы постоянно держать проем перед глазами.

А еще лучше — захлопнуть дверь. И держать ее, крепко вцепившись в ручку. Здесь, в ванной, светло, а там, в коридоре, так темно… И в этой темноте…

Это было бы смешно, если бы мне не было так страшно.

Сам себе не противен?

Противен, и еще как. До одури. Но ничего не могу с этим сделать. Ни‑че‑го. Самое мерзкое чувство.

Ненавижу! Ненавижу!!!

Я врезал по кафельной стене. Стиснул края раковины. Заставил себя не коситься через зеркало себе за спину.

Ненавижу!

Всех этих чертовых сук.

Этот страх.

И себя, когда такой! И то, что с этим страхом невозможно бороться.

Как бороться со страхом, которому нет причины? Который приходит из сна. С которым ничего не поделать, потому что это в самом деле было…

Не‑на‑ви‑жу!!!

Хоть причина‑то есть… Если не самому страху, то его появлению. Чертова сука! Ее касание.

Чертова тварь! Ты мне за это ответишь. За все ответишь…

За этот страх.

За то, что ты делаешь с людьми.

За то, что собираешься сделать с теми мальчишками.

И за то, что я струсил почти. За то, что почти решил забиться в норку, предоставив всему идти своим чередом…