Элеонора Раткевич - Превыше чести

— А он и позаботился! — выпалил Тэйглан, внезапно сообразив что к чему. — Завещание! Ты ведь его для этого и написал!

Даллен утвердительно склонил голову.

— Вот видишь… — Улыбка Дэррита была бесконечно печальной. — Ждать уже недолго. А до тех пор… окажи нам честь — будь нашим гостем, пока тебе не пришла пора вернуться в Шайл.

— Вернуться? — глухо откликнулся Даллен. — Да я могу вернуться в Шайл только в одном виде — в виде мертвого тела. В хорошо заколоченном гробу. Мастер, неужели ты не понял? Я ведь больше не йен Арелла… даже и не Даллен, если на то пошло. Меня просто нет. Я ведь заклят, как ходячий мертвец, по всем правилам. Я на десяток шагов не смогу к Шайлу приблизиться! Меня о городскую стену в кровавое пятно размажет, в воротах на кашу перемелет! Я… я никогда больше не увижу Шайла.

Шпили и купола… забавные пинакли… стрельчатые окошки, цветное стекло, забранное в металлический переплет… город, улицы которого незримо повиты отданной честью Даллена… город, который он не увидит никогда… Сухая горечь заполнила собой грудь Тэйглана, не давая ему вздохнуть… до тех пор, пока он не вспомнил…

— Даллен, — неловким, ломким каким-то голосом произнес Тэйглан, — я знаю, ты сегодня отвечал больше, чем пристало спрашивать… но я очень тебя прошу… пожалуйста… что ты слышал, когда шел через площадь?

— Барабаны, — не задумываясь, ответил Даллен. — Флейту. Еще струнное что-то… вроде дальнего эха… я точно не разобрал.

Значит, ничего Тэйглану не почудилось!

Именно так и определяется, кто может стать Поющим, а кто — нет. Тот, у кого есть хотя бы крупица дара, на площади перед Домом Песен всегда слышит мелодию, каждый свою. А велик ли дар, ясно из того, сколько инструментов слышит идущий через площадь еще прежде, чем начнется обучение. Нет, потом дар, конечно же, можно развить, но… Тэйглан до обучения слышал только флейту. Два инструмента — и то редкость, а уж три, хоть бы и не вполне разборчиво… три на памяти Тэйглана слышал только Анхейн.

Раньше Тэйглан никогда не задумывался — а может ли не найгери стать Поющим? Этого не знал никто. Никому и в голову не приходило испытать чужака. Кто знает, обладал ли Даллен врожденным даром Поющего — или же дар коснулся его вместе с кровью Анхейна? А даже если и так… чтобы передать свой дар, Анхейн не мог бы сыскать души отважнее.

Вовсе Тэйглану не почудилось — просто верить не хотелось: да разве смеет подлый убийца быть Поющим? И Мастер Дэррит тоже заметил… наверняка… не мог не заметить… и тоже не захотел поверить.

Барабаны. Флейта. И дальнее эхо струн…

Губы Мастера Дэррита шевельнулись беззвучно, и Тэйглан отвел глаза. Никогда и никому он не расскажет, что прочитал по их движению.

Анхейн, мальчик, — неслышимо произнесли губы Дэррита, — ты вернулся…

И Даллен никому не скажет — потому что не видел. По счастью, он уткнулся усталым взглядом в свои кандалы, вот и не видел… ох кэрье — темница, казнь, дорога, допрос… не диво, что тебе не до наблюдений и размышлений.

— Даллен, — очень тихо промолвил Дэррит, — вернуть тебе Шайл не в наших силах. Но то, что ты обретешь взамен… то, что будет твоим… поверь, это не меньше…

— Моим… — с грустной самоиронией произнес Даллен. — Замок, принцесса, полкоролевства в придачу, как в сказках водится… и повязка через лоб непременно золоченая, чтобы клеймо прикрыть…

— Повязка? — переспросил Дэррит. — Зачем? Да лучшие наши воины будут сражаться ради права нанести себе подобный знак доблести.

Даллен воззрился на него в немом изумлении. Вот и хорошо, подумал Тэйглан. Мертвые ничему не удивляются. Дивиться — свойство живых… ты все-таки жив, Даллен… вот теперь — жив… и это хорошо… хотя бы уже потому, что шить твои раны в третий раз мне не придется.

Весть о предательстве графа Даллена йен Арелла Шайл встретил криками ярости. Весть о его подвиге — потрясенным молчанием. В молчании этом много было не только скорби, но и вины. Не оттого, что город так легко поверил в низость своего всегдашнего любимца — ведь именно к этому Даллен и стремился. Поверить должны были не только найгерис — все без изъятия. Уж если тюремщик — на что человек опытный! — и тот не усомнился… Нет, причины терзающей Шайл вины были совсем другими.

Отчасти поводом была участь Эринта йен Рэнри. Давний, как выяснилось, агент Эрвиола, йен Рэнри рассчитал, казалось бы, все и предусмотрел любую мелочь… а только Даллен никакая не мелочь — вот его и не удалось предусмотреть. Жутко было услышать, что не Даллен в порыве мстительного гнева едва не повлек гибель Шайла, что сделал это совсем другой человек, и никак уж не в порыве чувств — загодя, холодно и расчетливо. И мнимое преступление Даллена было не так тяжело, как подлинная вина Рэнри, — потому что составляла ее не только несбывшаяся погибель Шайла, но и участь, пристигшая Даллена… о да, он сам ее выбрал — но что принудило его выбирать? Чье предательство? Ведь не Даллен, а Эринт должен был прежде жизни расстаться со своей честью на погляд всему городу… однако никому и в голову не пришло требовать для преступника той же казни, что и для невиновного. Осквернить жуткий ритуал, пройденный Далленом по доброй воле, соприкосновением с предателем было немыслимо.

В конце концов управились с йен Рэнри просто и без особых затей — уложили в гроб живьем и заколотили, прорезав в гробу окошечки: одно для дыхания и еды сверху, а другое снизу — гроб все-таки, а не яма выгребная. Конечно, последняя была бы для предателя самым подходящим обиталищем — но уж это найгерис решать.

Однако терзала жителей Шайла все же не столько судьба Эринта, сколько память о Даллене. Город спал скверно. Город всеми своими телами ворочался по ночам, не в силах уснуть, забывался ненадолго перед рассветом зыбким тревожным сном и хрипло кричал, когда бледное лицо с упрямо сжатым ртом раз за разом подымалось навстречу железу палача. Впрочем, у каждого свои кошмары — кому покоя не давал разрубленный венец, кому — камни и палки, летящие из толпы вослед проклятиям, и море обезумевших от ненависти лиц… именно таким увидел Даллен йен Арелла свой родной город в последний раз. Увидел перед тем, как уйти навсегда. Несправедливость этого ошеломляла.

Не только затем, чтобы отдать найгерис истинного виновника, посольству Шайла предстояло предпринять восьмидневный путь — а еще и затем, чтобы вымолить у них тело Даллена… чтобы похоронить его со всеми почестями… чтобы хоть мертвые его глаза увидели Шайл еще раз!

Все это Эгарт тысячи раз повторял себе, покачиваясь в седле под сиплые вопли из гроба, восемь дней без передышки, чтобы не запинаться от горя и стыда, когда придет пора говорить с найгерис, — и все равно под испытующим взглядом Мастера Поющих сбился, смешался, как нашкодивший мальчишка.