Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов
Он заглушил двигатель и выбрался из машины. Мороз, однако, пощипывал, знатный был морозец. Но молодая кровь его кипела, согревала, Бармалей только раззадорился. Ух! – выдохнул он клубом пар и рассмеялся. Нахлобучил шапку на затылок, сунул руки в карманы и, не застегивая полушубка, припустил к почте, которую определил, правильно, по вывеске.
Все вокруг было под шапками снеговыми. Иней сверкал на солнце точно бриллиантовая чешуя.
С деревянного крылечка почты он оглянулся еще раз, окинул взглядом пространство деревенское. Что ж, примерно таким он себе его и представлял, и теперь узнавал помысленное, хоть до сей поры в зимних деревнях не бывал. Тем не менее, душа его радовалась и пела, чувствуя себя, так, будто вернулась в родное, благоприятное место. Еще он в ряд заметил, что дома все в округе бревенчатые. А какими им быть? Лес кругом! И что голубой цвет его «Волги» отлично гармонирует с таким же выцветшим голубым штакетника, у которого она стояла. Вот нарочно так не придумаешь подобрать оттенки. С этой мыслью он потянул за ручку, преодолел упорство пружины и переступил порог учреждения связи.
Дверь, предоставленная произволу рассерженной пружины, хлопнула за спиной. Молодая женщина за барьером подняла голову, увидев вошедшего Бармалея, улыбнулась. Да и то, редкая женщина не улыбнётся при виде такого красавца. Тем более что он и сам цвел, будто маков цвет – щеки с мороза румяные, улыбка до ушей, из-под шапки русые кудри кольцами.
Гипнотизируя служительницу почты взглядом, Бармалей приблизился и, облокотившись на узкий прилавок, улыбнулся еще шире.
– Так-так-так, – сказал он. – Я и не знал, что за настоящей красотой нужно ехать в деревню Митькино.
– А вот, – сказала женщина. – И никто не знает.
А молодка была действительно хороша. Тонкое лицо, огромные синие глазищи, будто два яхонта горят, и русая коса в руку толщиной на плече. От слов Бармалея глаза ее наполнились благодарным блеском. В помещении было тепло, в углу шумела горячая печь, но женщина все равно куталась в пуховый платок. Мерзла.
– Но ты, мил человек, ведь не ради моей красы сюда приехал, правда? – спросила она.
– Ну, почему же... – попробовал было поспорить Борис, но почтальон поднятием руки его остановила.
– Ах, – сказала она, – жаль, что мы не встретились где в другом месте. Тогда бы можно было и поговорить, и полюбезничать. Но не здесь.
– А здесь чем плохо? – удивился Бармалей.
– Не плохо, – вздохнула женщина. – Только я ж жена! А истопником туточки мой супруг работает, и он страсть не любит, когда рядом со мной чужой мужчина оказывается, да без присмотра.
– Вот как! Ревнивый что ли?
– Да уж!
– Оно и понятно. Такую красу всегда найдется желающий умыкнуть. Как вас зовут?
– Анфиса я. Степановна.
– Ну, а я Бармалей.
– Ай, да... – покачав головой, успела сказать почтальон, как хлопнула дверь, и в зал вошел рослый, как Бармалей, но шире в плечах и постарше его мужчина, в таком же полушубке нараспашку. Без шапки, чернявые кудри путались с овчиной на вороте. Он принес дрова, с десяток поленьев. Бросив охапку под печку с нарочитым грохотом, повернулся и, расправив плечи, прямо посмотрел на Бармалея. Орлиным взглядом. Не было в его взгляде вызова, но было предостережение и, если глянуть глубже, угроза. Тоже, красавец, отметил про себя гость.
– Так, почто вы к нам пожаловали-то? – спросила, наконец, женщина.
– Ах, да! – вспомнил о деле и Борис. – Я это, сестру ищу. Прямо сходу он стал сочинять легенду.
– В смысле, ищу? Вы откуда сами?
– Я из Берендейска. Сестрица моя младшая ушла из дому и не вернулась. Еще в конце осени ушла. Я уже все обыскал – нет нигде. Но недавно добрые люди подсказали, что вроде где-то здесь, в одной из деревень похожую девицу встречали. Так я сразу сюда.
– Не знаю, – женщина пожала плечами, выглядело, будто поежилась. – А фотографии ее у вас нет?
– Фотографии нет, – опечалился Бармалей. – Забыл взять.
– Жаль, с фотокарточкой было бы сподручней искать.
– О! – осенило вдруг Бориса. – Я могу ее портрет нарисовать. Карандаш есть у вас?
Женщина поискала на столе, и подала ему карандаш. Инструмент был едва заточен, Бармалей осмотрел его критически, но ничего не сказал, удовлетворился. Он взял из стопки на стойке чистый телеграммный бланк и на обратной его стороне принялся рисовать.
– Вот, готово! – заявил он, не прошло и трех минут. Полюбовался немного сам делом рук своих, и протянул рисунок Анфисе Степановне.
Та взяла портрет обеими руками, и при взгляде на него ее брови удивленно взлетели.
– О, а вы умеете рисовать! – оценила она.
– Немного, – согласился Бармалей. – Едва научился сходство схватывать.
Он зря скромничал, Марфушка на его рисунке была, как живая.
– Знаете, это похоже на рисунок на шоколадке «Аленка». То, что вы изобразили. По стилю. Только без платка. Красивая девчонка. Нет, никогда не видела. У нас ее не было. А вы, я смотрю, красоту везде ищете?
– Ради чего ж еще стоит жить? – ответил вопросом Борис. – Провести жизнь в поисках красоты, согласитесь, не так и плохо.
– Может быть, может быть... Нет, этой девочки у нас в Митькино не было. Я бы запомнила, сто процентов. Можете дальше даже не искать. Она покачала головой и с сожалением вернула Борису рисунок.
Стоявший доселе молчаливо и взглядом будто подталкивавший Бармалея в спину к выходу, супруг Анфисы Степановны подошел и молча взял из его руки рисунок. Молча же рассматривал его минуты три. Потом вернул портрет и сказал глухим голосом:
– В Тютькино. По осени видел ее в Тютькино. Это село рядом с нашим.
– Я в курсе. Только мимо проезжал…
– А что это ты в Тютькино делал? – вскинулась Анфиса Степановна. – Ради какого рожна тебя туда носило?
Супруг посмотрел на Афису свою задумчивым теплым взглядом. Долгим взглядом. Потом ответил спокойно:
– С кумом Георгием ездили насчет коровы. У него корова заболела, помнишь? Вот она, – он кивнул на рисунок в руке у Бармалея, – знатно животину врачевала. Прямо как рукой хворь сняла. Только не уверен я, что там
