Святослав Логинов - Земные пути
— Топор, если хочешь, потом покажу. Сейчас я его Гавриле отдал. Оружие, как-никак. Вообще-то он мне не нужен, храню как память. Но никаких чудовищ я этим топором не убивал. Это меня им убивали. Больно было. Как выжил — не знаю. А шрам на груди навсегда остался.
— Кто ж это посмел? — спросил Ист.
— Был тогда один — молодой бог. Вроде как ты, тоже всё людей жалел. А мне-то что, жалей, дело твоё. Я уже и тогда на отшибе жил, только поюжнее, чем сейчас. В горах. Роща там была кедровая, я в ней и поселился. Я людей не жалел, но, когда за орехами приходили, — не гнал. Зачем гнать? Пусть их, мне они не мешают. Вернее, тогда не мешали. Люди-то были не те, вроде зверей. Я в ту пору красавцем числился, не то что теперь. Магия тогда была куда как против нынешней сильнее, и магов тоже побольше, смертных и всяких. Никто и не знал, смертный он или нет. Так ли, сяк ли — все умирали; свои же и убивали, не дожидаясь старости. Люди людей били, а маги магов. В простоте жили, как звери, но друг друга ели поедом, звери так не умеют. А источник или вот дерево это, может, они и были, но мы про них ничего не знали. А вот он, молодец, дерево отыскал и первым с него яблочка откушал. Что за деревце-то, знаешь?
— Древо проклятия, — тихо ответил Ист. — Можно сказать и так, — согласился Хийси. — Но вообще-то оно называется древо познания. Силы в нём и впрямь много, но силы мёртвой, не магической. Кто плод с дерева съест, тот о мире много знания получает, но тоже ненужного знания — того, что против колдовской силы идет. Ты знаешь, я всегда любопытен был, но к этому дереву близко не подойду, хотя напрямую вреда от него вроде и нет. Другие боги ели, и ничего, живы. Гунгурд ел, думал, ему могущества прибавится. Мокрида тоже — эта от жадности, чтобы добро не пропадало. Она и из источника пить пробовала, чуть не околела, сердечная. Ну а тот, первый, хоть и недоумок, а догадался деревце к делу приспособить. Как ему знания прибыло, так он изготовил костяной топор и пришёл в мой лес. А мне и невдомёк, что у него в руках, прежде-то топоров никто не делал.
— А говорят, что первый топор сделал отец людей добрый Пхармат, — вставил Ист.
— Так его и звали, — невесело усмехнулся Хийси, — хотя никому он отцом не приходился. Да у него, как и у каждого, много имён было, но чаще кликали его Гильгамешем или Прометеем. Мерзенький был типчик. Не скажу уж, как он там людей любил: когда надо было, крошил их в тюрю не хуже любого, но вот своих ненавидел. Один, что ли, хотел всем миром владычить? Не знаю. Во всяком случае, решил он других бессмертных поубивать и начал с меня. Причина у него была веская: я его в своё время выручил, и он мне этого простить не мог. Явился в лес и стал своим топором деревья портить. Костяным топором кедр рубить несподручно, но испортить легко, кора ведь нежная. Я на шум вылез, шугануть хотел паршивца, тут он меня этим топором и саданул. Как я уполз, как рану зализывал — не помню. Топор мне самое сердце разрубил. От такого удара и бессмертие не всегда поможет. Сколько столетий я в пещере отлёживался, ни живой, ни дохлый, того никто не знает. Но когда на свет выполз, мир уже другим был. Молодчик этот, Гильгамеш, себе новый топор сварганил, каменный, потяжелей да поострей прежнего, и многих старых богов поубивал. Но одного не рассчитал, что от этого топора его собственная сила убывать стала. Техника, как упырь ночной, из магии силы тянет. Вот как стало ему совсем невмоготу, тут и придумал он людей любить. Я уж говорил, люди тогда похуже зверей жили и только словом от них и отличались. Ели всякое, что в лесу найдут: насекомых, ящериц, червей, падалью промышляли, корни копали, какие послаще. Так что Пхармат им и впрямь вроде отца стал. Камни научил колоть, первый дрот заострил. А потом обучил огонь разводить.
— Легенды говорят, что он огонь у старых богов украл, — поддакнул Ист.
— У каких богов? У меня, что ли? Он бы и украл, да не у кого было. Сам высек. А как это сделать — ему дерево подсказало. Ничего не скажешь, людишки после этого круто в гору пошли. С огнём им куда сподручнее оказалось. И бессмертные к их кострам потянулись: погреться, печёного поесть, горячего похлебать. А что сила уходит… а, да я уже это говорил. Никто и опомниться не успел, как мир накренился и под горку покатил. Люди в домах поселились; магам-то это ни к чему, у меня и в берлоге хорошо, сам видел. Люди скот развели, а бессмертному любой зверь сам в руки идёт, ему скотина не нужна. С того и пошло среди магов неустройство. Никто ж не знал, чем сладкая жизнь грозит. Потом почуяли неладное, когда он первое колесо закрутил. Но к тому времени его уже так просто не взять было. Сам он на острове обосновался посреди моря и людей там держал в чёрном теле. Силу забрал неизмеримую. Благодеяния да разные изобретения нашим людям подкидывал, а своим только молитвы. У кого камень или ветку в кулаке заметит — сразу на расправу. Так вот он людей любил. И всё же на любое мясо зубы найдутся. Пришлось богам на время распри забыть, вместе собраться и потопить его остров, со всеми людишками. А без паствы богу тяжко, своей силы только на себя хватает, а горы двигать уже не получится. После этого с Прометеем разговор был хоть и не короткий, но сильно невежливый.
— Знаю, — кивнул Ист. — К скале его приковали и послали орла печень клевать.
— Орла, положим, не было, — поправил Хийси, — Прометей на скале сам помер. А вот откуда ты прочее знаешь? Эта легенда не ваша, у дер Наста на кухне такого не рассказывали.
— Я… — Ист покраснел, — ещё два года назад, когда ты меня научил заклятию Длинного уха, лекции начал подслушивать в Соломониках. Всякую там автогнозию и агафологию я просто не понял и бросил, а вот священную историю и агиографию прошёл весь курс.
— Вот оно как, — усмехнулся Хийси. — Я-то думаю, пусть ребенок поспит, а он свернулся калачиком, кулак под голову и лекции в университете слушает. Хитёр, заяц.
Из— за кустов, окружавших полянку, появились двое молодых и очень похожих людей. По виду горожане, торговцы средней руки. Скуластые лица указывали уроженцев востока. Тот, что шёл впереди, при виде сидящих у источника приостановился было, но второй подтолкнул его в плечо.
— Иди, иди, при свидетелях надёжнее будет.
— Так я и иду, — огрызался первый.
Парни подошли к источнику, присели у криницы напротив Хийси и Иста. Никто ни с кем не поздоровался, Хийси хранил невозмутимое молчание. Ист ловил на себе заинтересованные взгляды, но его никто ни о чём не спросил, и он счёл за благо тоже промолчать.
— Ну… — требовательно произнёс тот, кто привёл напарника.
— Правду я говорил, правду. Видишь же, здесь повторяю.
— Ты мне это повтори, руку в источник опустив. А на бережку болтать мастаков много.
— Хорошо… — процедил первый, — я тебе ещё это попомню.
Он коснулся костяшками зажатых в кулак пальцев плавно текущей струи и тут же отдёрнул руку.
— Глубже! — потребовал второй.
— И так хорошо…
— Я велел — глубже! — Парень ухватил напарника за локоть и силой макнул его руку в источник.
Вопль разнёсся далеко окрест.
— Теперь говори.
— Пра-авду говорил!…
Мучимый выдернул руку из воды. Кисть страшно распухла, кожа с пальцев и ладони облезла и болталась белесыми клочьями. Мясо на запястье пузырилось багряными язвами, словно не просто в кипяток попала рука, а в бурлящую кислоту.
Вода в роднике оставалась такой же чистой и спокойной, по песчаному дну ползали ручейники. Ист не выдержал и ещё раз потрогал воду. Горячо, но терпеть можно. В глазах у парней мелькнул испуг. Хийси довольно усмехнулся.
Парни поспешно поднялись и, так ни слова и не сказав сидящим, канули за кусты. Первый придерживал правой рукой покалеченную левую. Второй парень со слегка смущённым видом торопился сзади.
— Вот видишь, — твердил он, — теперь я тебе верю.
— Как тебе эти молодчики? — спросил Хийси, когда неожиданные гости скрылись.
— Кто это? — задал Ист встречный вопрос.
— Ты их знать должен, раз в Соломониках учился. Это же покровители города: Нот и Зефир. Как их там изображают? Один юноша, второй — глубокий старик. А они близнецы. Науки их никогда не интересовали, зря в университете им хвалу возносят. Вот потаскушки, что в монастыре живут, — это другое дело. Удивляться тут нечему: боги те же люди, только поганей, потому что над ними никого нет и, значит, стесняться некого. Бог это не тот, кто особо хорош, а тот, у кого силы достало наверх забраться. Между прочим, братья эти друг друга любят нежно, даром что мучают себя и подлянки устраивают. А когда они впервые по тропе шли, так помогали друг другу, поддерживали, в обнимку тащились. В одиночку бы не добрались, жидковаты были, а вдвоём — вот они.
— Удивительно всё это… — задумчиво произнёс Ист. — Я не о себе, в это мне пока просто не верится. А вот что мир не таким оказался, как думалось… и боги. Что же тогда на свете прочно стоит?
— Мир стоит прочно. Правда непоколебима. Жизнь на земле. — Хийси произносил слова медленно и торжественно. — Каждый день начинается с утра — это тоже прочно. А смысл жизни в том, чтобы подняться за минуту до рассвета, взглянуть на восход, вдохнуть чистого воздуха и понять, что ты живой в живом мире. Я это впервые осознал, когда рану в груди залечил и заново на свет выбрался. Другой правды в мире нет, или же она так сокровенна, что никто из богов её не достиг.
