Алексей Пехов - Страж. Тетралогия

— А как же Львенок и Ганс?

— Они тоже друзья. Но не настолько близкие.

— Ну да. Они-то колец тебе не дарят. — Он осклабился. — Знаешь, я заметил, что, несмотря на то, что на своем пути, в этих славных трактирах и меблированных комнатах, ты встречаешь разных девушек, кстати, многие из них очень милы, никого из них ты не оставил рядом. Все равно рано или поздно возвращаешься к этой ведьме.

— Ну, она же все-таки ведьма, — ответил я.

Дилижанс остановился, и на диван напротив меня уселся тяжело отдувающийся толстый господин в платье торговца. Во мне он нашел благодарного слушателя, и Проповедник закатил глаза от нескончаемого потока слов, половина из которых произносилась на литавском — языке, очень популярном в Каварзере, Литавии, Флотолийской республике и Ветеции.

Торговец рассказывал об Оливковых холмах, пустошах, с западной стороны Ливетты тянущихся вплоть до дороги Авия — проходящего через всю страну старого тракта первого императора.

— Сам черт меня дернул везти груз мимо этого темного места, да еще и в сумерках, мессэре. Даже моя бабка, да будет ее душа благоденствовать в райских кущах, видала на Оливковых холмах блуждающие огоньки. Говорят, там есть дырка прямо в ад, в старом колодце, что на пустыре. И это всего лишь в нескольких лигах от Святого Престола и могилы Петра!

Он рассказал мне душещипательную историю о том, как вместе с тремя нанятыми охранниками вез от моря груз прекрасной ньюгортской шерсти и на них напали бледные призраки-кровопийцы, воющие и размахивающие человеческими останками не первой свежести. Разумеется, увидев такой страх, стражники задали стрекача, побросав оружие и на ходу воя от ужаса и призывая Деву Марию в защитницы. Грузный торговец бежал самым первым и оказался у Масленичных ворот, опередив своих охранников на несколько сотен шагов.

— Но не от страха, мессэре! О нет! Я хотел защитить свой товар! Позвать стражников и прелата из церкви Святой-Клары-что-у-дороги, она ближе всего к воротам. Но стражники, шельмы продажные, да отсохнет у них их естество и заболеют они прогансунской болезнью, сказали, что ночью ни на шаг от городских стен не отойдут! А прелат, чтоб ему пусто было, дома не сидел и где-то шлялся. Наутро, когда я вернулся обратно, только воз стоял. Ни лошадок, ни товара. А сколько долгов! Проценты Лавендуззский союз потребует, я ведь место на их корабле покупал, а они дерут втридорога, словно какие-то хагжитские нехристи!

— Надо думать, кто-то натянул на себя белые тряпки, а все остальное сделал страх перед нечистью, который живет в сердце каждого, — высказался Проповедник. — Призракам обычно не нужна шерсть, какой бы прекрасной она ни была.

Торговец считал иначе и обвинял во всем дьявола:

— Собачий он сын, дьявол, мессэре! Коварен и хитер, только ума не приложу, зачем ему, паскуде гадкой, шерсть понадобилась? Наверное, клирикам хотел подгадить, всему Престолу Святому задницу показать.

— При чем тут Святой Престол? — не выдержал я.

— Так для них же я груз вез! Ценят достопочтенные клирики ньюгортскую шерсть, особенно когда холода наступают и по коридорам Санта-Виоччи сквозняки гулять начинают. Платят святые отцы за такой товар полными флоринами,[71] не скупятся, несмотря на то, что в Ньюгорте сущие еретики живут, не признающие авторитета Папы, да приведет он всех добрых христиан к миру и благоденствию. Дурак я! Надо было не бежать, а крестом и молитвою ограждаться!

Он продолжал болтать и уже не смотрел, слушаю ли я его. Я даже умудрился на несколько минут задремать под его монотонные, бесконечные жалобы и проснулся, когда мы оказались на Мельничном тракте. Тот подходил к Северным городским воротам, недалеко от бывших вилл знати времен императора Александра, сейчас находящихся в запустении и разрухе и представляющих собой горы прекрасного мрамора, которого было так много, что крестьяне строили из него загоны для коз, а солдаты частей, дислоцированных вокруг Ливетты, — казармы.

По тракту шло постоянное движение из города и в город. Телеги, кареты, верховые и пешие запрудили дорогу, и я слышал, как возница нашего дилижанса крепко ругается, мы едва ползли, хотя отсюда до городских стен ходу было не больше пятнадцати минут.

Торговец перешел с проклятий дьяволу, похитившему его груз, на рассуждения об избрании нового Папы, принявшего имя Адриана V, и о том, что тот должен лично сходить к Оливковым холмам и своей силой наместника бога на земле разогнать всю чертовщину.

Папу выбрали в то время, когда я покинул герцогство Удальн — за два дня до святого Антония.[72] Конклав наконец-то пришел к решению. Если честно, я до последнего не верил, что дядюшка Гертруды прыгнет выше головы и получит перстень рыбака и тиару.

Услышав эту новость, Проповедник лишь руками развел:

— Сажать на престол человека, в племянницах у которого ведьма, это, по меньшей мере, возмутительно.

— Как ты думаешь, сколько людей знает о том, что Гертруда — его племянница? Ты слышал, чтобы глашатаи трубили об этом на каждом углу?

— Протрубят, дай только срок, Людвиг.

— Он был кардиналом Барбурга, а всему свету известно, как там относятся к ведьмам, принявшим крещение, — крайне положительно.

— Эдикты прежних Пап признают за ними право магии, если они носят распятие и способствуют помощи в уничтожении тех, кто вредит религии и добрым христианам. Даже святой официум гораздо толерантнее, чем ты.

— Не знаю, что такое «толерантнее», но звучит как оскорбление.

— Это значит, что инквизиторы и все другие следуют буллам прежних Пап, и крещеная ведьма на стороне Церкви — давно уже не пятно на репутации. Лет шестьсот уже как. С тех пор как несколько колдунов спасли Пия Первого от заклания на жертвеннике тех некромантов, что пробрались на его летнюю виллу. В Церкви, мой друг, не идиоты, и они прекрасно знают, где искать союзников, с кем следует дружить и как получить выгоду, подарив взамен достойную жизнь.

Проповедник еще долго бурчал, выдал, что какие же тогда грехи скрывали другие претенденты на святую тиару, если выбрали того, у кого в родственниках ходит ведьма, пускай и вся в белом. Большая политика князей церкви ставила его в глубочайший тупик, а все потому, что старина Проповедник нарушал незыблемое многовековое правило — не следует думать о политике и о том, что и по какой причине случается за стенами Риапано, святого града, являющегося сердцем Ливетты. Понять в нем все расстановки, нюансы и намеки может лишь тот, кто этим живет. Для всех же остальных это темный лес. Даже Гертруда, знаток интриг и политической подковерной возни, лишь с сожалением разводила руками, как только речь заходила о внутренней, скрытой жизни тех, кто, по сути, правил миром, что бы там ни думали на этот счет князья, герцоги и короли.