Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ) - Елена Владимировна Кисель
Серое лицо Гроски — его, кажется, допрашивают. Взвинченный и раздосадованный Тербенно в коридоре: «Я хотел взять его живым!» Тонко ноет висок, Арделл спорит с седоусым законником, тот качает головой: «Триграничье, межотчётный период… разве что на перевалочную базу. Кого-то к лекарям, кому есть куда идти — допрос, потом домой…» Является с улыбочкой Нэйш: «Высокородные попечительницы королевского питомника готовы оказать посильную помощь в размещении».
Виры, дворы, холлы, приторные улыбки: «Ах, в Корабельный день мы особенно рады приютить!» Липкие взгляды и жеманные жесты, хочется вернуться в пропитанный рыданиями замок Шеу — «Вы же нам расскажете, как всё было… ох, господин Олкест, не так ли, не имела чести». Вкрадчивый шепоток над ухом: «Расслабьтесь, господин Олкест. Вы легко их очаруете — а вы же хотите получше выполнить распоряжение Гриз? Жаль, конечно, что вы не смогли составить нам с ней компанию… в момент кульминации. Но общество Мелони это окупило, так ведь?»
Сам удивляюсь, что не сказал и не сделал чего-нибудь опрометчивого — наверное, был слишком ошеломлён. А страницы дня неумолимо листались, потом был питомник, и недовольные физиономии вольерных, лишенных праздника в семьях, и суета возле клеток — промедлили с вечерним кормлением, нужно нарубить, нарезать, отнести, подать зелья и бинты, помочь Арделл собрать разборную клетку, проверить грифона Ирла, не столкнуться с испуганной Уной посреди дорожки…
А сейчас ноги ноют и на мою несчастную голову словно водрузили все тома «Энциклопедии Кайетты», и перед глазами плещется немолчное море — всё из этого бесконечного, выматывающего дня. И если я встану с кровати — то только чтобы лечь на воду, и поплыть по ней куда-то вместо корабля — в море или в Бездонь, всё равно, только бы с меня смыло всё, что было сегодня.
Дверь распахивается, и за ней теперь Мелони.
— Морковка, подъем! Ты там в своей общине не забыл, как кораблики пускать?
Это почти прежняя Мелони — и её зову нельзя противостоять: встаю, сдерживаю стоны (ноги! поясница!), выхожу в коридор, потом только вспоминаю: у меня же нет корабля, я не собирался…
Кораблик мне даёт Фреза: «Специально резала, для таких вот остолопов забывчивых, растудыть!»
Потом мы все идём к пристани и нас окружает прохладная ночь. Чуть подмораживает, и в небе пропали тяжёлые волны облаков — рассеялись, оставив лёгкую пену на искристом покрывале. И бледный парус месяца.
От коттеджа Лортена доносятся разудалые песни, и яприли в загонах подпевают. Ворчат и взрыкивают ночные хищники — песнь питомника, ставшая привычной… Я несу лёгкий кораблик из яблоневого дерева, пальцы чувствуют резные завитушки, и мне почему-то очень важно быть здесь и сейчас у воды, со всеми. Словно один из причудливой, разношерстной стаи, место обитания которой — питомник.
Мы не смеёмся и почти не разговариваем, даже маленькая Йолла шествует чинно и помогает освещать путь. У каждого — светильник, от изящного бронзового изделия в руке Аманды до простого фонаря, у Мел. Все вместе мы спускаемся к тёмной воде — и по реке неспешно плывут желтые, оранжевые, красноватые пятна света…
Ставим фонари на дощатый настил. Аманда поправляет на своей шхуне ленты, Йолла укладывает сласти в коробочке на палубе, тихонько выкликает имена своих братьев и отца. Арделл расправляет парус своего корабля — он у неё лёгкий, чуть серебрится, наверное, тоже мастерила Фреза… Чьи имена на парусах? И что она собирается уложить в трюм — так, чтобы ушло на дно мёртвым грузом? Лицо у неё печальное, и взгляд уходит в тёмную воду, по которой разбегаются искры — отражения звёзд…
— Полночь скоро, — говорит Фреза. — Гаси-зажигай.
Мы прикрываем в своих фонарях заслонки — и ночь становится гуще и будто бы свежее, с реки налетает ветерок и поёт свою песню речным ивнякам. Тогда загораются фонарики по мачтам — бронзовые и медные, маленькие маячки, в которых — кусочки желчи мантикоры или осколки ракушек флектусов, или капли светящихся зелий из панцирей светляков-гроздевиков.
— Пой, Аманда, — тихо говорит Арделл из темноты. Песня нойя взлетает, будто яркая лента — и перевивается с песней ветра и песней питомника. Аманда поёт на родном наречии медленную провожальную песнь — и я не знаю слов, но знаю — о чём…
Прими, вода, — говорит песня. Год подошёл к концу, и он был сладок, и он был горек. Так пусть же сладость останется, а горечь уйдёт. Мы складываем её в трюмы наших кораблей и пускаем их плыть. Пусть плывут, пока ты не возьмёшь их, и вымоешь из трюмов горечь, и возьмёшь, и растворишь в себе.
Корабли один за другим ложатся на гостеприимную грудь воды: большая шхуна с алыми резными бортами, и неприметный кораблик-тень, и пиратский барк, и приземистый шлюп — один за другим, пока во флотилии не становится восемь кораблей. Они покачиваются, будто пробуя воду — но песня подгоняет их, и они начинают путь.
Плывите, — говорит песня. Идите в Водную Бездонь, к тем, которые ждут от нас весточки и памяти — и принесите им весть и память. А то, что лежит в ваших трюмах — пусть упокоится на дне и никогда не всплывёт. Этот год прошёл — пусть уйдёт горе, и тревога, и дурные мысли. Прими, вода.
Корабли, колыхаясь, начинают уходить: лёгкий серебристый силуэт с голубоватым светом фонарика, и ясеневый бриг со сладостями, и детский, неумело выструганный кораблик, и мой, яблоневый тоже: фонарики на мачтах бросают блики в речную воду, разбрызгивают огоньки — серебристые, и бирюзовые, и охристые, и лимонные, — и тихо-тихо покачиваются борта. И я вдруг осознаю, что больше такой ночи не будет — стремлюсь захватить, зацепить побольше всего, чтобы вспоминать после.
Арделл строгим взглядом провожает флотилию (о ком думает?), приподнялась на цыпочки Йолла, Мел стоит рядом — и я вижу её усмешку, задумчивую и чуть-чуть горькую… А Аманда откинула голову и поглядывает то на свой фонарик, то на луну, и поёт.
Провожайте, — говорит песня, — провожайте обиды и горести, и сомнения, и потери. Взгляните на огни ваших кораблей — и освободитесь от груза. Как борта корабля омывает вода — омойтесь и вы и станьте чище, потому что корабли уже уплывают, и с ними — год,
