Наталья некрасова - Великая игра

Менестрель чуть ли не в обморок от облегчения падает. Да, он верно поставил на Умбар. Верных тут нет, бить не будут. История, послужившая основой, собственно, тоже когда-то имела место в Умбаре, давно. Один приятель, тут долго живший, рассказывал всякие местные байки. Может, потому это все так легко и приняли — место это такое странное, Умбар. Не Остров это. Ну да приукрасил, подправил, приврал, в конце концов, но ведь теперь — успех!

Один из гостей, сидевших в тени, за дальним столом, встает, бросает на поднос полный кошелек. Лица его не разглядеть в тени капюшона, да и маской оно прикрыто. Новая мода такая в Умбаре в последнее время — лицо скрывать. Он подходит к менестрелю.

— Вранье. Хотя красивое и душещипательное вранье, должен заметить, — негромко и очень спокойно говорит он. — Благодарю за удовольствие.

Отчего-то менестрелю становится ощутимо холодно.

Гость резко выходит, словно не желает тут задерживаться и на секунду.

Если бы кто-то выглянул следом за ним на улицу, он не увидел бы никого. Только ночной ветер пролетел по улице — и все.

Около 2300 года Второй Эпохи. Из ответов роквена Бреголаса, центуриона первой центурии второй когорты Четвертого легиона «Дагнир», офицеру корпуса Стражи

«Не могу сказать, что мы были с ним друзьями, но у нас было много общего, почему мы и сблизились. Мы оба родом из Хьярростара, из семей служилых дворян, ровесники. В наших семьях все мужчины служили, потому и мы оба выбрали военную стезю. Конечно, решали родители, но по-другому и быть не могло — мы привыкли к тому, что мужчины наших семей должны служить. И его, и мои родители сделали все, чтобы мы начали свой путь не с простых солдат, а учились на офицеров в столице, а для этого пришлось просить всех дальних родственников, старых друзей, которые имели хоть какие связи. Не буду рассказывать, сколько усилий пришлось приложить нашим родителям, и так понятно… Не хочу, чтобы вы думали, будто нас взяли лишь благодаря связям, я готовился упорно, а Орхальдор всегда был очень усерден, да еще и талантлив…

В конце концов нас обоих взяли на казенный кошт, чему родители были страшно рады. И мы оказались в огромном Арменелосе, в Королевской Академии, еще государем Тар-Кирьятаном основанной, как брошенные в воду щенки. Это после наших-то краев, где крошечный Ниндамос почитался за большой город!.. Так мы и сблизились, два хьярростарца, два мелких дворянина. Потому и держались вместе.

Что я могу о нем рассказать? Орхальдор не был, как говорится, «душа нараспашку», но и особенно замкнутым тоже не был. Просто имелся некий предел, до которого он раскрывался. Да так, наверное, у каждого. Он был не слишком разговорчив — предпочитал слушать. Он был хороший слушатель.

Учился он, как и все мы, выходцы из дворянских служилых семей, усердно. Память у него была — такую бы каждому! Да только брал он отнюдь не памятью. Он умел и любил находить во всем систему, закономерность. Не скажу, чтобы это у него получалось легко и просто. Он поначалу как бы останавливался, терялся, но не отступал никогда. И через некоторое, порой весьма короткое время находил решение даже самой запутанной задачи. Поразительная память и это прирожденное умение находить решение… Нужно ли говорить, что наставники наши имели на него в дальнейшем виды? Впрочем, это уже не мое дело.

Надо сказать, он никогда не отказывал в помощи — в учебе ли, в других ли делах, если только человек не был ему откровенно неприятен. Но таких у нас не водилось. По крайней мере, я не помню.

Любил читать. Вы сами знаете, что со средствами у таких, как мы, обычно туго. Нам родители не могли посылать денег, однако он порой неделями отказывал себе даже в необходимом, только бы приобрести полюбившуюся книгу или очередной нож… Я не говорил? Он питал пристрастие к ножам и собрал прелюбопытную коллекцию. Десятка три у него уже тогда было. Он мог часами рассказывать о ножах, о том, где он добыл тот или иной экземпляр, чем этот нож из каких-то запредельных краев лучше другого ножа из других запредельных краев, зачем этот нож нужен, как им орудовать, и прочее, и прочее. Откуда только узнавал! Наверное, на портовом рынке в Роменне или на огромном торжище в Арменелосе, где чего только не найдешь! Я не знаю, как он их добывал — покупал, воровал, обменивал; эти ножи после книг были его второй страстью. Еще он очень любил карты, но купить или заказать хорошую карту — дело немыслимо дорогое для курсанта. Потому ему, да и мне приходилось довольствоваться своими собственными работами. Так и вышло, что мы с ним по картографии были лучшими. Тем, кстати, порой и зарабатывали, делая копии карт хотя бы для той же Академии.

Что еще я могу сказать? Больше не было в нем ничего особенного… Правда, если коснуться того, о чем нынче говорить считается старомодным, что ли… Я имею в виду вопросы веры. Не принято как-то нынче об этом рассуждать. Впрочем, так было уже и в дни нашей юности. Как сетовал мой отец, вера стала привычкой.

Увы, не секрет, что даже восхождение на Менельтарму становится скорее обязанностью, чем сердечным стремлением. Нас, к примеру, туда строем водили. И я не испытывал ни восторга, ни просветления, стоя на вершине и охватывая взглядом весь Нуменор. Нет, я верю в Единого, но во мне нет восторга, нет страха. Это все буднично и спокойно. Это привычка.

Простите, я забыл о предмете разговора.

Мы были молоды, нам все было нипочем, а уж посмеяться над верой, над старыми преданиями считалось просто верхом смелости. Как же, вольнодумство! Наставник, конечно же, дурак и ретроград, мы куда умнее — надо же это всем показать, дерзость, отвагу свою! А уж посмотреть старые кампании — да мы на месте этих великих и прославленных сделали бы то-то и то-то и разбили бы врага наголову, и так далее, и тому подобное. А уж когда доходило до хроник Первой Эпохи, тут вообще просто хорошим тоном считалось пропесочить всех и вся. Помню, мы тогда всей нашей компанией говорили об истории Сильмариллей… Я уж и не помню, что там было. Кто-то говорил, что все старые хроники — полная чушь, что все хроники врут. Другие, как было тогда модно, занимались оправданием действий Моргота и Саурона, всяко высмеивая эльфийских вождей… Третьи доказывали, что вообще ничего подобного просто быть не могло. Так мы как-то зацепились за «Лэйтиан», а там разговор перешел на то, сколько времени конкретно эльфы и Берен просидели в темнице, в ход пошли подсчеты скорости передвижения человека на пересеченной местности, скорость бега Хуана, все прочие вещи вроде скорости роста волос у Лютиэн, скорости изготовления ею веревки из волос и плаща и всяких других скоростей… Мы ушли вообще в непонятную сторону, кричали, ругались, обзывали друг друга… всяко в восходящем колене, а хронистов еще и покрепче… Кто-то излагал теорию о том, что вся история была хитроумным планом Феанорингов, другой — что хитроумным планом Моргота, третий доказывал, что Саурон был на самом деле весьма милосерден в обхождении с пленными и что Финрод на самом деле не погиб, как говорят официальные хроники, а ушел к Врагу, а Берен вообще принес присягу Саурону… Словом, до драки и взаимных смертельных оскорблений было уже недалеко. Трое наших андунийцев горячо отстаивали эльфийскую точку зрения — они же из краев, где, говорят, эльфы и доныне бывают. Но их задавили числом, потому как нам просто ХОТЕЛОСЬ очередной раз доказать, что правы именно мы, а для того нужно было найти неправого. Ну, поскольку говорили о Сильмариллях, то неправым, естественно, должен был оказаться эльфийский хронист. Даже если я вовсе не считал его неправым, в тот момент я задался целью доказать, что он не прав, даже будь это вопреки здравому смыслу. Такова уж юность.