Генри Олди - Бездна голодных глаз

— Помню, — глухо пророкотал дальний гром, — …еще помню…

— А теперь?

— А теперь я сыт. Дом находит мне Перекрестки, люди верят, их вера течет к Дому, я чувствую ее, я сыт, и… тратить накопленное на бесполезные чудеса вроде бы глупо… и…

— И?…

— И — все. Я говорил с Лайной — у нее то же самое.

— Миф признан еретическим, — Таргил уставился на стену, на возникающий в ее центре гобелен и две шпаги над ним, — признан — и все… Сказки о Тэрче запрещены, в легендах канцеляристы меняют имена… Если так пойдет дальше…

— Ну? — выдохнул напрягшийся Махиша.

— …Налей мне, Махиша, вина… За последнее время вне Дома не родилось ни одного нового мифа. Да что там мифа — захудалой сказки! Так, одни бытовые — о плутах и лавочниках… Пойми, Махиша, культов становится все меньше, а мы, Предстоятели оставшихся, сидим в Доме и едим, едим, едим!… Вера становится привычкой. А привычка — это смерть. И поэты уходят в писцы, а живописцы — в маляры…

Таргил резко встал.

— Мы породили зверя, — жестко закончил он. — Зверя, рыщущего на Перекрестках. И если так пойдет дальше — нам понадобятся Мифотворцы…

ДЕВЯТЬ ШАГОВ ПЕРЕДЫШКИ

…Дверь распахнулась под тяжестью моего тела, и я рухнул на пороге. Потом изогнулся и с трудом перекатился в комнату, больно ударившись головой об угол тумбочки.

— Я — Сарт… — прохрипел я и потерял сознание, потому что не ощутил привычного противостояния Дома, его сопротивления при звуках моего имени. Потерял СВОЕ сознание, не приобретя взамен никакого другого; и спасительный мрак беспамятства склонился надо мной и вытер пот со лба.

Ничто. Большое теплое Ничто. И в нем — я. Маленькое вялое ничтожество…

…Когда я снова сумел открыть глаза, то неожиданно обнаружил, что утратил способность воспринимать действительность целиком. Только по частям. И не больше одной за раз.

Стена. Стена, стена, стена…

Тумбочка. Вот зараза, как голова болит!… Снова стена. Кровать. Знакомая такая, с плюшевым покрывалом… На покрывале — Грольн. Спит. Или тоже без сознания. Тело так до конца и не расслабилось, скорчилось в немом протесте, тонкие пальцы сжались в кулачки — не разожмешь… спи, Гро, спи…

Стол. Привалившись к нему, сидит Эйнар. Сидит на полу, одежда вся превратилась в лохмотья, руки голые до плеч, ободраны напрочь, красные… Это он притащил Грольна сюда, точно, он…

— Здравствуй, Эйн, — в горле у меня заклокотало, и выглядел я в этот момент, наверное, чрезвычайно глупо.

— Привет, — ответил Эйнар. — Ты не шуми, ладно, пусть мальчик поспит. Это ведь твоя комната, Сарт, неизменная — где Предстоятели этого, с перстнем, хоронили… если Дом не врет. Выбрали, в общем, заново — и Грольн, и я. И ты. Хотя ты уже давно выбрал…

Части реальности, ограниченной стенами сумасшедшего Дома, внезапно слились в одно целое, и я со стоном схватился за голову. Я помнил все. Все, что с таким упорством вколачивал в меня Дом-на-Перекрестке — но помнил это все-таки Я.

Я. И это была моя комната.

— Вы здесь давно? — спросил я у Эйнара, потому что молчать было больно.

— Второй день. Грольну спасибо — я его почти на пороге подобрал… невменяемого. Он дверь на себя дергал, а она внутрь открывается, и замок хилый… ты уж прости, Сарт, я починю потом… Он кричать начал — а у меня как раз просветление. Услышал, прорвался… Спит он все время, я даже бояться начал…

— Не сплю я, — Грольн слабо заворочался на кровати, и мы с Эйнаром повернулись на голос. — Он только этого и ждет…

— Кто ждет? — удивился Эйнар.

— Дом. Дом ваш… Это же зверь, животное!… Он и Предстоятелей сожрал, и вас сожрет, и меня! Я помню, что Он мне нашептывал… все помню! Один только ушел, удрал, и тот — Таргил, убийца, гад… ничего, найду, достану…

Я положил ладонь на потный лоб юноши, и Гро затих, лишь изредка всхлипывая. Потом я попытался встать, и меня тут же повело в сторону.

— Сарт, тебе плохо? — мгновенно встрепенулся Гро, и я успокаивающе похлопал его по щеке, другой рукой намертво вцепившись в косяк и постепенно привыкая к головокружению.

— Ты знаешь, Эйнар, — пробормотал я, — а в чем-то я признателен Дому за нынешнюю прогулку. Я ведь тоже ничего не забыл, и теперь я их лучше понимаю — Предстоятелей… Все мы, наверное, отчасти Предстоятели, только одни это знают, а другие — нет…

— Что их понимать, — хмуро процедил Эйнар, комкая край покрывала, — дело нехитрое… Верят люди в какого-нибудь бога, Инара там или Эрлика, душу в это дело вкладывают, надежды свои… молятся, небось, поклоны бьют… А жрет — Предстоятель. Жрец, так сказать… Упыри они, вот и все! Раньше хоть чудеса творили… Да и мы не лучше, Сарт, раз на них пашем…

Я зажмурился и ясно представил себе гудящую ауру над человечеством, ауру чувств, страстей, желаний; и свои течения внутри нее, большие и малые потоки, и — узловые Перекрестки. Вдобавок — культовая окраска: вера-страх, вера-ярость…

Вот почему в толпе неизбежно заражаешься ее порывом; или в храме, на службе. Или в балагане. Фарс — дрянь, а хохочешь за компанию…

— Вот как оно, значит, — бессмысленно прошептал я.

Эйнар вяло махнул рукой, но даже этот жест в его исполнении выглядел устрашающе.

— Кончай казниться, Сарт. Не за что. Это они пусть… Жрать-то им хочется всегда, а тратить накопленное на всякие чудеса или мотаться по Перекресткам, свой хлеб отвоевывать — тут уж дудки! И тогда…

— И тогда пять Предстоятелей создали Дом, — бесцветно сообщил Грольн с незнакомыми интонациями. — И они сделали Дом — чуждую, нечеловеческую сущность — преемником умирающего Авэка ал-Джубб Эльри, и его голод, его непреодолимая тяга к Перекресткам оживили неживое, но научили только одному — брать. Брать, ничего не давая взамен. И родился неразумный Зверь, рыщущий на Перекрестках в поисках веры, вытянувший в мир пять щупалец — пять Предстоятелей Пяти Культов…

Грольн вдруг осекся, закашлялся и судорожно втянул в себя воздух.

— Сарт, — испуганно спросил он, — что я говорил? Ведь я что-то говорил? Мне кажется… это не я. Это МНОЮ говорили… это Авэк… он хочет вырваться, он не виноват…

Я смотрел в пол и молчал.

— Я тоже хочу вырваться, — тихо сказал Эйнар. — Только не знаю — куда и как… и без вас не пойду. Собственно, нам даже из этой комнаты выходить нельзя — Дом тут же опять примется нас переделывать. А второго раза мы можем и не выдержать.

Я оторвался от косяка и сделал шаг. Вроде, ничего… Еще один. И еще. Маленькая, однако, у меня комната — девять шагов вдоль, семь — поперек… Мне всегда было легче думать во время ходьбы. Странное свойство, но все-таки…