Генри Олди - Баллада о кулаке

Мужичок взвыл котом, когда сапог отдавит хвост бедной животине, толкнул Торчка в грудь, вынудив отшатнуться, и сломя голову удрал восвояси.

Преследовать беглеца не стали.

Во-первых, потому что явился Калмык, и веселье увяло.

А во-вторых, потому что пришлось откачивать Торчка: с трудом доплетясь до родной скамейки у фонтана, тот шлепнулся задом на каменное сиденье и отъехал. На станцию «Большая Отключка». Молоденькой медсестричке, примчавшейся из вокзального медпункта, пришлось повозиться; а Калмыку пришлось выписать Торчку больничный.

Дня на три-четыре, не меньше.

— Да ничего не было, — оправдывалась Настена, бледная как смерть, как сдобная, хорошо отъевшаяся смерть. — Ничего! Ну, пошустрили, прикололись… нет, Калмык, честно! Да когда я тебе врала, Калмык…

Олег

Я полез в карман.

Достал визитку.

— У меня к тебе просьба, Калмык. Если еще раз… если ты или твои орлы встретите этого мужичка, вы его не трогайте. Хорошо? Вы просто попросите его созвониться со мной. А если он откажется или опять смоется — ты мне сам перезвони. Скажешь, где его видел. Вот мой телефон. Договорились?

Длинные костистые пальцы уцепили визитку.

Светлые, выцветшие глаза долго рассматривали прямоугольник бумаги.

Калмык молчал.

И я молчал. Думал. О том, что среди бойцов самые опасные фактуры — две. Плотные, резиновые крепыши с навсегда застывшей улыбкой, низкорослые обаяшки, обманчиво похожие на медвежат из сказок, и вот такие дылды с вечно разболтанными шарнирами, чьи лица отморожены навсегда.

Калмык принадлежал ко второй категории; но первая, пожалуй, опасней.

— Ладно, — наконец сказал он. — Сделаю. Только учти: я в доле.

— В какой доле?

— Пока не знаю. Ты просто имей в виду: ежели что выгорит — я в доле. Будут неприятности или там менты прижмут… приходи сюда. Или своего человека пришли. Пусть любому, кто «У Галины» за стойкой стоять будет, скажет: нужен Калмык.

Он вдруг широко, беззлобно ухмыльнулся.

— Не бей меня, Лось-царевич, я тебе пригожусь!

— Да ведь… — Каюсь, я растерялся. — Да ведь ерунда все это! Просто один дурак из дому сбежал, жена ищет…

— Ищут пожарные, ищет милиция? Ладно, не шурши — ерунда так ерунда. Значит, и доля ерундовая. Ты отложи, что я сказал, про запас и забудь. Наплюй и забудь. Пока само не вспомнится…

Сперва мне показалось, что рядом запищал голодный птенец.

Ленчик виновато заворочался и здоровой рукой полез за пазуху. Извлек на свет божий сотовый телефон и еще раз обвел нас извиняющимся взглядом. Зря: я и так знал, что последние полгода он всегда таскает эту трубку с собой — Ленчиков шеф желал иметь возможность связаться со своим «главвохрой» в любую минуту.

— Да, — сказал Ленчик в трубку.

И секунду спустя добавил уж совсем неожиданное:

— Да, Зульфия Разимовна, я слушаю. Нет, ничего, я не сплю… я на вокзале. Нет, никуда не уезжаю. Мы тут с Олегом Семеновичем и Дмитрием…

Он выразительно скосился на Димыча.

— Евгеньевичем, — прозвучала подсказка.

— …и Дмитрием Евгеньевичем… Что?!

Пауза.

Долгая, мерзкая пауза.

— Да, я подъеду. Машину поймаю — и подъеду. Ничего страшного, я все равно спать не собирался.

— Куда это ты? — осведомился я, глядя, как сотовый птенец перекочевывает обратно во внутренний карман.

— Зульфия звонила. У нее… короче, просила подъехать в любое время. Я пойду такси ловить.

Калмык равнодушно разливал по второй.

— Да чего его ловить, такси-то, — сказал бывший одноклассник, ныне бригадир. — Я пацанам скажу, они подвезут, куда надо.

Калмык вдруг подмигнул мне.

— Бесплатно. По старой дружбе. Договорились?

Я посмотрел на Димыча и увидел: Рыжий кивнул.

Ну что ж…

— Договорились, Калмык. Спасибо. Ленчик, пошли… вместе поедем.

К нашему столику уже спешил бомж Петрович, нагруженный огромной коробкой, в каких обычно транспортируют сигареты.

Журналы прибыли.

Дмитрий

Ленчик попросил водилу — милого конопатого парнишку, страдающего заиканием, — остановиться на углу. Не доезжая метров ста до знакомого дома за невысокой оградкой. И дождался, пока сизая «Тойота», фырча, скроется во мраке. Это он правильно. Лужи уже просохли, и пройтись пешком — от нас не убудет. А водителю, который работает на бывшего Олегова одноклассника, ныне вокзального «бригадира», совсем ни к чему знать, по какому адресу мы заявились на ночь глядя.

Тем паче что «бригадир» открытым текстом выразил свой интерес к нашим проблемам. Пока, правда, интерес потенциальный, даже не интерес, а легкое намерение помочь в случае чего — чего?! — но меньше всего я люблю вот таких нечаянных альтруистов.

Как он сказал?

Я в доле?..

Ладно, это не моя забота.

— Ну что, пошли? — спрашивает Ленчик.

Пошли так пошли.

В доме горел свет. Калитка была не заперта, и за ней, у подстриженных кустов, нас поджидал старый знакомый — здоровенный доберман. Я бы предпочел видеть его на привязи, но мои предпочтения мало кого заботили. К Ленчику пес интереса не проявил (видно, признал сразу); меня наскоро обнюхал, зыркнул вверх, как бы сопоставляя зрительные ощущения с обонятельными, — и, явно удовлетворившись результатом сопоставления, принялся уже куда более внимательно знакомиться с верительными грамотами Олега.

Когда и с этим важным делом было покончено, пес обернулся к ожидавшей на крыльце хозяйке, словно спрашивая: «Гости? Или поздний ужин?»

— Свои, Борман, свои! Пропусти. Заходите, я уже и чайник поставила — вот-вот закипит…

Повезло псу с кличкой! Ну, давай, давай, партайгеноссе, пропускай, в ставке Гитлера все свои…

Как и в прошлый раз, мы расположились на веранде (свет здесь имелся, да и погода благоприятствовала). Только теперь над заварничком после короткого знакомства с хозяйкой принялся колдовать мой соавтор. А я тем временем, не особо смущаясь, разглядывал доктора Иванову. Что-то в ней изменилось с прошлого раза: тени под глазами (или это лампа виновата?), нервность движений, да и вообще вид у Зульфии Разимовны был какой-то растерянный.

— Он ко мне приходил, — без предисловий сообщает хозяйка, кусая губы. — Этот ваш…

Она умолкает и спустя минуту поправляется:

— Этот наш. Монахов. И знаете… вы будете смеяться, но Борман его испугался!..

Мы не смеемся.

Врач

За долгие годы практики Зульфия Разимовна успела привыкнуть (или, по крайней мере, притерпеться) к поздним звонкам, как к неизбежному злу. Профессия обязывала. Однако голос, который раздался в трубке, заставил ее вздрогнуть от неожиданности, ибо голос этот она узнала.