Всеволод Буйтуров - Золотой Разброс 1. Слёзы Невидимых.

— Так, что у нас на повестке дня? — Дед успел нахвататься современных оборотов речи и очень этим гордился.

— Повестка такова: сегодня ночью будем выводить твою собаку Баскервиллей на оперативный простор, — в тон Водяному ответил Лёха.

— И что?

— Попробуем пустить её без поводка по территории. Что-то сильно зверюга беспокойная стала, как на колокольню её стаскали.

— Надо её внутрь большого колокола поместить, да вдарить по нему хорошенько. Я видел, так туземцы на моих берегах делают, когда всё Племя собирается.

— А зачем?

— В том и штука. Видел: берут самую крупную псину, садят в золотой чан, переворачивают его. Потом молотят по нему снаружи дубиной. Собака под чаном рычит, злится, и краями чана, прямо пашет землю. А туземцы вслед бегут да по нему хлещут.

— А потом?

— Где собака из сил выбьется, там копать начинают. Всегда золотишка по нескольку фунтов поднимают.

— А как реализуют?

— Знать не знаю. Не моё дело. Вот только много лет тому, видал, как голодало это Племя страшно в свою первую зиму в тайге. Всю свою живность поели, включая собак.

— А нынешняя псина откуда? Новую породу что ли туземцы завели?

— Могу рассказать. Как снег таять начал, да солнышко пригрело из пещеры, что в Утёсе, выбралась на свет сучка беременная. Похожа была на прежнюю съеденную породу. А так-то сильно не приглядывались: пошел завод собачьему роду и слава их пёсьим Духам.

— А эта…

— Эту я, стыд на мою седую голову, спёр у своих таёжных постояльцев. Прямой потомок эта собачка той суке будет. И если собачье племя золото в тайге чувствует, думаю и здесь, откуда его приволокли, тоже не оплошает собачонка. А мы будем поглядеть, что из этого сможем поиметь.

— Ну и базар у тебя, Дедуля, стал!

— С кем поведёшься…

Верхнеудинск

Хороший городок образовался из казачьего острога. Людишек всё прибывало. Вот уже и настоящим городом стал. Надо сказать, новые поселенцы неплохо уживались с местными бурятами. Были и любители экзотической старины. Граф Брюханов Лев Николаевич, к примеру.

Граф — человек образованный. Любил на досуге археологией да этнографией побаловаться. Всерьёз-то науками заниматься графу вроде и неприлично, а как милое развлечение, даже шарму добавляло. Новомодным английским понятием «хобби» можно было науку объявить.

В такой глухомани, недавно присоединённой к Империи, сам Бог велел стариной заняться, чтобы от скуки не свихнуться. Аборигены эту графскую блажь сразу раскусили. Не было отбою от разных «калик перехожих» с раскосыми глазами.

Один особо лохматый и одарённый вообще у графа в усадьбе поселился. Понравились Их Сиятельству сказания, которые мастерски исполнял сей менестрель Востока, аккомпанируя себе на диковинном инструменте хур — бурятской двухструнной скрипке.

Ещё Графа, немного знакомого с языком и религией бурят, впечатлило имя сказителя — Гэгээн. В переводе — Просветлённый.

А местные жители таковым Гэгээна и считали. Мол, издревле пророчество известно: воплотится однажды, когда придут на Отчую Землю люди с бледной кожей и подчинят себе местное население, Дух Великого Гэгээна, и просветит, и прославит Землю Отцов.

Странными были сказания Гэгээна. Вроде и про Забайкалье. А вроде и про другие края, да народ, который себя Детьми Невидимых Родителей прозвал. Да были у народа того богатства несметные, которые Родители дали. Только назывались почему-то эти сокровища Родительскими Слезами.

Много вёрст отмерил Граф со своими экспедициями по Сибири и Дальнему Востоку. Много легенд слышал. Знал и про местность, именуемую Белой Горой, что ныне на территории города Чумска находится. Жило там, якобы, Племя богатое и славное, да куда-то и откочевало, унеся с собой свои богатства.

Немало Графу в его изысканиях помогала мадемуазель Лилиан, которую он подобрал по прибытии в Верхнеудинск в одном из трактиров с нехорошей славой.

Была девица дивно хороша собой. И, хотя за версту видно её французское происхождение, несомненно, в родословной имелись какие-то мавры, то ли турки: наверное, кто-то из предков-крестоносцев в походе в Святую Землю согрешил.

Пела мамзель за гроши и выпивку для нетрезвой публики французские шансонетки и русские жалобные песни про тоску-кручину и цветочки-лютики.

Однако, была девица не столь проста, как казаться хотела. И воспитания изрядного, и языки, кроме русского и французского, были этой особе известны. Даже на местных наречиях изъяснялась лучше Графа. Многое непонятное в сказаниях Гэгээна объяснить могла.

Одна беда: нельзя было с уверенностью сказать, что в её речах, правда, а что пустая болтовня. От жизни кабацкой усвоила пагубную привычку без меры потреблять шампанское. Часто прямо с утра в постели вместо кофию.

Лев Николаевич даже подозревал, что слегка умом его любезная повреждена была. Не белая горячка, конечно, но всё же…

«Я, друг мой милый, всё мечтаю тебя с Юликом Бриннером познакомить. Он король. Да-да. Король Голливуда. А как поёт! «Поле, ветер энд огоньки. Дальние-е-е дорога…». Его сам цыган Ванька Дмитриевич учил, который старца Распутина развлекал! А с сыночком его, Алёшкой, Юлик даже альбом цыганских песен записал. Экзотика: Голливуд и семиструнные гитары! А познакомились они в Париже… Париж, Париж…

Мы с его папкой Жюлем вместе в эти дикие края прибыли из Швейцарии. Но это всё в далёком будущем. А Юлик — мой дальний родственник. И тоже с азиатской кровью. Жюль, слыхать, на монгольской принцессе был женат! Только Юлик в Париж да в Нью Йорк удрал. А я в Верхнеудинске свою молодость гублю. Зато Дюма-сын свой занудный роман «Дама с камелиями» про меня напишет! Фу! Папка Дюма веселее книжки сочинял.

« Пора-пора-порадуемся на своём веку»... Впрочем, это Максик Дунаевский придумал. Он, точно, не француз…

Но это всё в далёком будущем! Ещё шампанского подать, в честь Дюма-Отца и Сына!»

Слушал Граф такую болтовню. Дивился. Порой страшновато ему становилось. Любил он эту беспутную кокотку и боялся искренне за её рассудок. Однако отучить Лилиан от «шампани» не удавалось. Так что приходилось терпеть эксцентричные речи и поведение возлюбленной.

Беда, только: она и без вина часто стала несообразное нести. Любовь зла. А Лилечка уж больно хороша собою.

«Господи! Спаси и помилуй! Заступи, Мать Пресвятая Богородица! — взывал Граф.— Что за абракадабру несёт! Откуда и слова такие непонятные! Может, просто путает всё по-русски, вот и получается чушь!»

Так пытался себя утешить Лев Николаевич. Хотя и знал, что русскую речь девица понимает изрядно.