Вениамин Шехтман - Инклюз

Теоретчик бросил пулемет Степану, а тот, поймав его, погнал коня прямо на эскадрон. Держась рукой за луку, он каким-то обезьяньим образом изогнулся, весь уйдя за конскую шею. И, летя навстречу врагам, стал поливать их из пулемета, который удерживал одной рукой.

След — вслед за ним неслась Маруся, вертящая на скаку саблями и визжащая, как пила, налетевшая в бревне на гвоздь.

Если б на меня неслась стреляющая из пулемета лошадь, я бы спятил. Турки оказались не лучше. Часть завольтила лошадей, отворачивая прочь, остальные рассыпались, уходя из-под обстрела. Пулеметного обстрела. А вот от винтовочного, которому предались остальные мы, за исключением Льва, уйти они так быстро не могли. Соскользнув с коней, и опираясь ложами на седла, мы отщелкивали их по одному. Боевой дух им это не укрепило, ага.

А уж, когда Степан, пройдя эскадрон насквозь, развернулся на второй заход, навстречу Льву, палящему с двух рук из кольтов, а в середине — Маруся с клинками, турки бросились врассыпную. Хотя решительного ущерба не понесли. Ну, может полдюжины убитых и пара дюжин раненных.

Не собираясь ждать, пока они расхрабрятся, мы понеслись вперед и скрылись от них за оливковой рощей. Отсюда мы пошли вдоль моря, пока не приехали в крошечную деревеньку, населенную рыбками-талышами.

Бек убедил нас довериться опеке деревенского старосты. Коней наших увели, а нас провели в домишко, так ловко расположенный, что ни с суши, ни с моря не видать, если не знаешь, что он есть. Но Борька все-таки внутрь не пошел, а исчез в колючих кустах, встал на стражу. Я же до того, как идти угощаться (турки угощать любят), посмотрел, как ребятня заметает наши следы, чтобы никто не узнал, что в деревню въехали шесть лошадей.

Когда я вошел в дом, анархистов и вправду угощали. Какой-то мелкой соленой рыбой и плоским хлебом. Староста сидел на корточках возле стула Накиюддин-бека и на маленькой жаровенке варил кофе. Пахло вкусно, хотя я кофе… не очень.

Сунув в руки беку мешок с папкой, я спросил:

— Ну, как, все нормально? Все довольны?

Он медленно кивнул. Бек вообще вел себя очень достойно и важно. Уж и не вспомнишь, что давеча в сарае такой был белый — все думали, обделается.

— Можете остаться здесь на несколько дней, а потом Сумаш поможет вам переправиться домой.

Бек подтолкнул старосту туфлей и тот согласно закивал, хотя вряд ли понимал, о чем разговор. А может, и понимал — французский язык простой его кто угодно выучить может, да и глаза у старосты хитрые.

— А кто этот Мустафа Кемаль, ради которого ты так подставляешься бек? — спросил Лев.

Бек закатил глаза и серьезно сказал:

— Он великий человек. Я знаю его с детства и уверен, что, если кто и сможет привести Турцию в Европу, сделать так, что про нас перестанут думать, как о дикарях в фесках, то это Кемаль. Он станет отцом нации, если останется жив. А то, что вы привезли, остановит многих его врагов и жизнь Мустафы Кемаля продлится.

— Расскажи еще! — попросил Лев, и они с беком уединились в дальней комнате.

Когда бек ушел, а Борька, наоборот, пришел, я спросил:

— Ну, так чем я могу вам отплатить? Работа наша кончилась, ага.

Анархисты пошушукались, и Борька ответил.

— А, слушай! Считай, даром съездили, по дружбе. Но ты нас не забывай, если чего по мелочи понадобится — обратимся. Кстати, ночевать мы здесь не будем. В горы отойдем, а утром вернемся. Не доверяю я этим гражданам — рыбаки же.

Утром я умылся из горного ручейка и подошел к брившемуся неподалеку Теоретчику.

— Бритву не одолжишь? А то обронил где-то.

— Надо следить. На, попользуйся, но верни. И не думай, что я жадный, дареная бритва.

Теоретчик чуть помедлил и продолжил:

— Ты вот помазок насовсем себе бери. На память. Хороший помазок, сносу не знает. А бритву верни потом, от дорогого мне человека память.

И вложил мне в руки золингеновскую бритву с роговой рукояткой и помазок с рукоятью из янтаря. Из серого с одного бока янтаря с пузырьком воздуха, замершим внутри.

С тоской и ужасом глядел я на эту вещь, но Теоретчик этого не заметил — он уже ополаскивал лицо в ручье. Бриться я в тот день не стал.

Эти анархисты полюбились мне, хорошие они были люди. И про то, как сложилась их дальнейшая судьба, я кое-что знаю.

Еще год или два они гуляли по всей степи, когда одни, когда вместе с Махно, который их тоже полюбил, хотя и терпел с трудом.

А потом разошлись, потому что степная воля закончилась. Лев вернулся в Турцию, сманив с собой Марусю и Борьку. Они воевали за Ата-Тюрка, а позже Лев остался, а те двое уплыли в Новый Свет, где обнаружили, что в плане воли пампасы мало уступают степи. Воевали в той войне, что дала свободу латиноамериканским странам, вышибив оттуда европейских буржуев. Марусю последний раз видели в Боливии вместе с одним знаменитым партизаном. Она вовсе не ушла от Борьки, просто он тогда воевал в Эквадоре. А потом в Аргентине.

Степан неожиданно решил, что нагулялся, и стал чекистом, потому что, кем еще ему было стать, привыкшему творить, что хочется? Служил в Одессе вместе в Левкой Задовым. Но прежде, чем всю их братию пустили в распыл, Степан исчез, и больше его не видели.

А Теоретчик погиб. Напоследок еще полной командой они наведались в Румынию, и уходили оттуда скверно. Теоретчик остался прикрывать Борьку на переправе. Говорят, у него был голландский "Льюис" и восемь дисков к нему. Он успел опорожнить их все без осечек и перекосов и промахивался он редко. Восемь дисков это 776 патронов. Только Теоретчик мог заставить пулемет работать так долго. Они вернулись за ним все вместе, но опоздали.

Все это я узнал позже. А в тот день я мог думать только о зажатом в моем кулаке куске янтаря с присобаченным к нему пучком щетины. И вспоминать далекую весну 1799 года, когда Наполеон стоял у стен Акко.

***

— Хорошо, что у него мало пушек.

— Да Абих, это хорошо.

Этот короткий разговор произошел между мной и коротышкой Абих Мамедом, которого я неделю назад нанял в услужение. Полагаю, той удаче, что он согласился на мизерную плату я обязан тому, что Абих Мамед был соглядатаем. Но соглядатай для европейца в Акко — неизбежное зло, а Абих был расторопен и ненавязчив. Что же до соглядатаев, полагаю, даже английские офицеры с кораблей, охранявших Акко с моря, всегда находились под бдительным присмотром.

Абих был прав: пушек у Наполеона было явно недостаточно. Сейчас никто уже не сомневался, что он уйдет не солоно хлебавши, да еще и с большими потерями. Вольно же ему было пренебречь разведкой и поверить, что Акко окружен лишь старой, времен Аль-Омара, стеной. Жаль, нельзя подойти ближе и посмотреть, что творится в лагере осаждающих, каково им обнаружить на месте одной стены — две, да еще и с артиллерийскими батареями. Но штатских на стену не пускают, а красться тайком — верный способ заработать обвинение в шпионаже и подготовке диверсии. Смилуются же небеса над тем, кому так не повезет. Нынешний паша гордится тем, что его прозвали "мясник", а прозвали его отнюдь не авансом. Даже вернейшему своему советнику, сведущему, как в политике, так и в экономике, Хаиму Фархи, он отрезал ухо и вырвал ноздри, рассердившись по поводу, если не пустячному, то уж не настолько серьезному, что требовалась бы подобная расправа. Таким образом, сама мысль о том, чтобы прокрасться на стену для удовлетворения своего любопытства, приводила меня в трепет, вызванный отнюдь не предвкушением.