Майра - Как пал Дийнавир

Речь врага поражала ум удивительной стройностью. Способность Аарета сочетать в себе крайнюю жестокость с такой развитой чувствительностью казалась загадочной, и разгадать ее было крайне важно… А между тем, Владен почти изнемогал. Он чувствовал, что еще немного – и случится одно из двух: он либо поймет наконец истинную суть своего противника, либо останется здесь навсегда.

– На свете не счесть вещей, которые мы воспринимаем по-разному, в зависимости от того, красивы они или нет. Когда человеку перерезают горло в канаве на темной улице ради кошелька с мелочью, это кажется нам отвратительным. Но когда увитая цветами жертва лежит на яшмовом алтаре и жрец заносит над ней покрытый священными письменами нож во имя великих богов, сам смысл происходящего изменяется в наших глазах. Телесная любовь двоих мужчин или двух женщин, или сожительство близких родственников, в обыденной жизни противные природе и людским обычаям, приобретают совсем иной оттенок, будучи перенесены в ароматные дебри этого сада или в стены этого дворца. Разве не проявляется в такой любви особое вдохновение, которое тем острее, чем запретней творимое? Разве само неповиновение принятым среди смертных законам не делает ее утонченнее?

О, красота стоит выше всего на свете и способна со многим примирить человеческое сердце! Вбирать ее в себя тем легче, чем необычнее избранный способ или острее вкус недозволенности. Людоедство, с такой брезгливостью отвергаемое людьми, становится изысканной трапезой, когда блюда приправлены пряностями, украшены цветущими гирляндами и благоухают розовыми лепестками… Насилие над женщиной или ребенком может быть превращено в такой искусный и волшебный ритуал, что ни у кого не вырвется обвинение, а будет сказано: "Как изящно, с каким тонким вкусом это сделано!" И это будет истиной, ибо истина – в красоте, а красоту невозможно взвесить, или разделить на добрую и злую, или исчерпать до дна…

Густой запах цветущих растений оболакивал легкие и отравой вливался в кровь. Боль в груди вдруг сделалась такой нестерпимой, что сердце то и дело замирало, нарушая свой привычный ритм. А хуже всего было то, что Владен по-прежнему не мог увидеть говорящего. Сад оставался замкнут; слово, лежавшее в основе его ядовитой магии, было связано с тем, какой облик выбрал для себя противник Дийнастинов, но найти этот разбивающий ключ Владену никак не удавалось. Волшебник метался среди цветов, узорных тканей и резного камня, понимая, что еще немного – и он вынужден будет вернуть себе свой настоящий образ, и тогда схватка будет проиграна.

– Ты достигнешь настоящего совершенства в миг, когда граница между явью и иллюзией для тебя исчезнет. Когда ты поймешь, что ничто не может помешать тебе воплощать самые тайные, самые причудливые грезы, а самые странные поступки не вызывают у тебя протеста, что ты способен судить о них лишь как о части мозаики или цветном мазке, нанесенном кистью на серый холст бытия. Когда слова "нельзя", "несправедливо" и "не должно" потеряют для тебя всякий смысл. Только тогда, не раньше, ты узнаешь, что такое свобода и полнота ощущений!

Нынешний вид последователя Ночи был настолько эфемерен и причудлив, что распознать его казалось невозможным. Выхода не было.

– Надеюсь, ты хорошо усвоил преподанный мной урок. Человеческая душа вечно ищет неземной высоты и неземного восторга. Какая разница, откуда они приходят, если удается познавать и чувствовать больше, тоньше, разнообразнее! Разве то, что дарит тьма, менее сладостно? Разве то, что дарит свет, более изысканно? Думай об этом, думай день и ночь! У тебя осталось не так уж много времени.

– И ты совсем не боишься гнева своего темного господина, когда покушаешься на долю в божественном знании истины? – выдохнул Владен. У него больше не оставалось ни сил, ни возможности сопротивляться. Человеческое тело, такое привычное в обычном, немагическом мире, здесь тяготило своей уязвимостью. Он приготовился умереть.

Голос невидимого собеседника зазвенел и рассыпался вокруг сотнями переливных трелей. Это было чем-то невообразимым. Волшебник замер, оглушенный и до глубины души потрясенный этим смехом. С глаз его как будто упала пелена. Он теперь знал, с кем говорит. Аарета, владетеля прибрежного царства, покорителя Семиречья, смертельного врага Дийнавира, давно не было. Оставалась только полая кожура для силы, однажды выпившей его человеческую суть…

– Я вижу, ты наконец узнал меня, волшебник. Ты пришел, чтобы сорвать маску с властелина Аара… Считай, что тебе это удалось. Доволен ли ты тем, что видишь? Не отводи взгляд, когда я говорю с тобой!

Владен с трудом выпрямился. Боль сидела в его груди раскаленным гвоздем. Голова кружилась, его тошнило от аромата деревьев и трав. Но все это вместе не могло сравниться с той безысходной, смертной тоской, которая оледенила его душу, когда открылась истина.

– Я должен был догадаться раньше – еще в День Присутствия… Человеческой воле не под силу влиять на предсказания…

Сад и дворец начали таять. Магический мир на глазах погружался в хаос.

– Ты выбрал себе врага не по росту, мастер Сумерек. Лучше для тебя было бы по-прежнему верить, что все дело в притязаниях государя Аара на безграничную власть. Призови на помощь свое искусство: я хочу узнать, что ты будешь делать теперь.

По магическому пространству пробежала новая волна, всколыхнувшая его до тайных основ.

Владен остался один среди мятущихся вихрей и беспорядочно изменяющихся оттенков. Потрясение от этой встречи породило в нем безволие; он понимал, что должен хотя бы попытаться соединить разорванные связи, пока этот мир не распался окончательно и не убил его рассудок. Но в его сердце теперь жила безнадежность. Он двигался, не зная куда, и чувствовал себя щепкой, отданной урагану. Телесная смерть была бы слишком легким выходом для того, кто оказался в этом изменчивом мире, не имея могущества его упорядочить. Волшебник знал, что обречен на безумие, в котором сделается игрушкой любого, кто пожелает им владеть. Он должен был противиться этому, но у него не было сил. У него не было желания. У него не было надежды. Ему неоткуда было ждать подмоги… кроме, может быть, одного-единственного места на земле.

Он позвал на помощь Дийнавир.

Что случилось дальше, молодой маг совершенно не помнил – до момента, когда почувствовал, что лежит, касаясь щекой деревянных половиц в своей комнате в усадьбе. Все вокруг было осязаемым, надежным и неизменным, и от сознания этого Владен застонал и прижался губами к жесткому дереву дома, который не оставил его в миг, когда сам он уже отчаялся…

Прошло много времени, прежде чем волшебник смог подняться и добраться до своей постели. Он не спал, а как будто бредил. Воспоминание о ядовитой красоте темных садов пробуждало в нем томление, которого не должно было быть и не было бы, если бы не жгущий изнутри бунт пролитой недавно крови… Не надеясь только на свой разум, он сделал еще одно усилие и, уже вторично за последние дни, вызвал сатту Куллинена.