Майра - Оливия и Смерть

Но вот странно – видения о родине редко посещали его с тех пор.

Когда стихотворец наконец добрался до своих ворот, стояла уже глубокая ночь. Окна его дома тускло и слепо поблёскивали, лишь в спальне за бесстрастными стёклами мерцало тёплое малиновое сияние – Даймон в ожидании хозяина топил камин, – да в нижнем этаже у чёрного хода два окна были освещены. Патрик мимоходом глянул на дом напротив: у тамошнего хозяина была обширная конюшня, где поэт за умеренную плату держал трёх лошадей, на которых частенько катался верхом, и коляску, которой пользовался редко. Вовсе ни к чему будить соседа сейчас. Хорошо, что одного жеребца по кличке Громовержец Даймон пристроил на несколько дней у себя в сарае: тот слишком налегал на стенку своего денника, норовя сломать её и прорваться к соседским кобылам. Но сможет ли старик скакать без седла?

Патрик вздохнул. Он стал совсем городским жителем и слишком давно не нюхал пороху: былая сноровка и предусмотрительность то и дело ему изменяли. Он позвонил в переднюю дверь. Не прошло и минуты, как за ней послышались чуть шаркающие, но всё ещё стремительные шаги.

– Господин?

– Это я, старина.

Дверь отворилась, свет лампы на секунду ослепил поэта.

– Простите, хозяин. Тут до вас приходил какой-то человек, стучался… Я не впустил его.

– Кто такой? – Патрик почувствовал страх, представив, что это мог быть лакей от Мариэнеля. – Посыльный?

– Нет. С виду не из слуг, но я его прежде у вас не видал. Он говорил, что у него есть к вам дело, только какие такие дела за полночь…

Патрик нахмурился было, но тут же стёр с лица недовольство, заметив, как забеспокоился старый слуга.

– Хорошо, Даймон. Если он явится снова, не гони его: может, мне действительно лучше с ним поговорить. А сейчас вот что – принеси подогретого вина.

– Хорошо, господин. Не желаете ли поужинать?

– Нет, спасибо, я сыт. Я ел во дворце.

Старик пристроил пальто и шляпу стихоплёта на вешалку и заспешил в кухню.

Дом безмолвствовал. Один только раз отдалённый бой часов остановил поэта на лестнице – без четверти два. Патрик вошёл в спальню, где горел ночник и призывно белела разобранная постель, на которой вальяжно развалились его любимый халат и ночная сорочка. Поэт принялся было лениво раздеваться, потом передумал. На лестнице послышались шаги Даймона, несущего поднос с вожделенным бокалом. Патрик сделал глоток, согревая продрогшую грудь и знаком остановил старика, направлявшегося к двери, чтобы принести грелку.

– Мне нужно кое о чём с тобой поговорить. Присядь-ка.

Удивлённый слуга опустился на краешек мягкого тонконогого стула. На его лице ясно читалась тревога. Он хорошо сознавал, что стареет и теряет сноровку.

– Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу, Даймон. Ты честный человек и умеешь хранить секреты, поэтому я доверюсь тебе. Правда, тебе может придтись трудно – физически…

Даймон выпрямился и расправил плечи.

– Я ещё крепок, господин. Скажите, чем я могу послужить вам, и я всё сделаю!

Патрик оценивающе взглянул на старика, хотя выбора не было и он давно уже всё для себя решил.

– Ты можешь ездить верхом без седла?

– Да, хозяин. И ведь у нас есть запасное седло, оно висит в сарае, и я его чищу каждую неделю…

– Правда? – у поэта слегка отлегло от сердца. – Вот как ты, оказывается, предусмотрителен, старый хитрец!

Слуга довольно хмыкнул.

– Тем лучше. Знаешь ли ты в лицо молодого герцога Вальтера?

– Глухого мальчика? Сына его светлости? Конечно, кто же его не знает!

– Очень хорошо. А бывал ли ты в Р.?

Старик пожал плечами с небрежностью человека, которого спросили о том, умеет ли он дышать.

– Я – отставной сержант, господин. При батюшке его светлости, нынешнего герцога Оттона, мне с моими молодцами довелось ловить по здешним лесам разбойничьи банды. Да и потом я не раз бывал в тех краях…

– Тебе нет цены, старик! – Патрик положил руку на плечо Даймону, и тот, довольный, зарделся, как девушка. – Итак, слушай меня. Ты немедленно поедешь в Р.. Если на заставе тебя о чём-нибудь спросят, не говори, что твой господин – я. Солги что-нибудь, Бог простит: ведь ты делаешь это ради меня и ради его светлости… Езжай в Р., пристройся на постоялом дворе и жди.

Поэт не вдавался в подробности того, зачем всё это, но Даймон, похоже, и сам смекнул, что к чему.

– Видать, у его светлости герцога Оттона плохи дела? – спросил он сочувственно.

Патрик не ответил, едва сдержав вздох.

– Ступай седлать коня, старина, – приказал он, подошёл к бюро, вынул из ящика чистый лист бумаги, достал коробочку с металлическими перьями, выбрал одно и стал быстро писать. У него не было времени ни на долгие объяснения, ни даже на обычную вежливость. Он знал, что его записки сродни военным приказам, а не просьбам, но надеялся, что Джеле всё поймёт. Сложив письма, поэт запечатал их сургучом, оставив на вязкой, быстро застывающей массе оттиск своего единственного перстня – грубоватой серебряной безделушки, которую он когда-то изготовил собственными руками, служа подмастерьем у ювелира. Потом достал один из двух своих пистолетов, проверил его, зарядил…

Он сам закрыл ворота после того, как Громовержец, опьянев от внезапной свободы, вынес старого слугу на улицу. Вернувшись в дом, поэт сел на постель и ушёл в свои мысли. Он знал, что надо бы помолиться, но апатия давила на плечи, путала мысли, и он смог прочесть до конца лишь одну короткую молитву. Часы в соседней комнате вновь ожили и с шипением пробили три. Патрик откинулся на подушки, мучительно призывая сон.

Род Адвахенов был не слишком древен и как раз переживал расцвет своего могущества. Про их богатства ходили легенды. Считалось, что Адвахены заключили союз с дьяволом; так часто говорят о людях, к которым золото, кажется, само идёт в руки. О прадеде нынешнего графа рассказывали, что на его совести – тысячи жизней, загубленных на золотых и серебряных рудниках, что удачливость его куплена ценой предательства. Будто бы он, по указанию своего наперсника-беса, попросил у французского императора кусок бесплодной земли в награду за то, что покажет иноземцам тайный ход в С. Город был разграблен, а на дарёной пустоши предок Леонида Адвахена нашёл богатейшую из ныне известных золотую жилу…

С именем деда была связана другая история. Если верить молве, он так боялся быть убитым собственными детьми ради несметного наследства, что зарезал двоих сыновей – старшего и младшего – спящими. Средний остался в живых только потому, что был в это время где-то на войне и про него прошёл слух, будто он сражён неприятельским ядром. Когда он вернулся домой, невредимый, в блеске орденов и генеральских эполет, его отец решил, что видит перед собой сверкающего ангела мщения, и выбросился из окна своей спальни.