Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы

— Хозяин Сов, знал я, что ты коварен наряду с честностью и честен помимо людского коварства. Но, как и все, попался в ловушку. Неужели никак нельзя было нам с дочерью не разлучаться?

— Раз уж ты понял и раскаиваешься, то можно это исправить, — ответил сатана голосом из тьмы. — Повесься прямо здесь на собственной шпажной перевязи — и станешь одним из моих местоблюстителей. Но не примут тебя во веки веков ни рай, потому что ты убил себя по моему наущению, ни ад — ибо в моём огненном дворце хватает верных слуг.

Так кончил свою жизнь в позоре сеньор Шармени и стал ничтожней, чем призрак. Призраки ведь хотя и прикованы к тому зданию, где умерли, но вид имеют человеческий, а не обезьяний.

Тем временем ушли провожающие из подземелья другой башни, оставив родителя Исанжель в великой скорби и гневе.

И возопил бездне сеньор Октомбри:

— Не жизнь и кровь милой своей дочери отдал я тебе, Навечно Проклятый, но кровь её развратительницы!

— Сволочь и подлец, — проговорил сатана, невесть откуда взявшийся. Вид его был не так величествен и горделив, как в былые посещения: скорее хмур и печален. — Я просил у тебя лишь ту малую кровь, которая истекает при снятии печати девства, когда девушка впервые становится женщиной. И ради того хотел лишь, чтобы брачное ложе твоей Исанжели было постлано в нижних помещениях башни, как обыкновенно и делают. Но хотя ты вручил мне другую красавицу, у твоего соперника хватило ума подставить твою собственную дочь. За каждую из работ заплатили мне с одинаковой щедростью — я же всегда беру всё, что мне дают, ибо не слишком вы, люди, ко мне благоволите.

— Так я не получу от тебя никакого возмещения? — спросил владелец замка в отчаянии.

— Отчего же. Говори — и получишь по слову своему, — усмехнулся Хозяин Сов. — Отчего бы дьяволу не проявить сочувствие к тому, кто сам на такое неспособен?

— В таком случае, хочу я стать духом Игрицы и пробить себе дорогу в теле холма, дабы течь отныне в глубине ущелья, — сказал сеньор Шармени. — И чтобы как мог, противился я переправе с одного берега на другой.

— Идёт! — воскликнул сатана.

Воды Игрицы на миг замерли. Потом она ударила в нагой склон горы и развалила его будто лезвием мясницкого топора. Башни дрогнули, чуть отклонились одна от другой, но устояли на разных краях ущелья. И река, соединив малые притоки, влилась в новое русло, иссушив прежнее.

— Что и говорить, игра вышла недурная, — проговорил Хозяин Нетопырей, глядя на дело рук своих. — В придачу к ней получил я отсрочку от Суда: несколько веков земного бытия. Ведь сильна как смерть первая девичья кровь — и даже сильнее смерти.

Тут он вспомнил некие слова и некий свой ответ.

«Удивительные создания — люди, — сказал он про себя. — Делают притчу из моей лживости, но доверяются моему слову. Особенно одна — ну, почти что моя суженая. Надо бы хоть с ней поступить по справедливости и без моих обычных увёрток».

— Исанжель! — позвал он. — Айелет! Восстаньте и слушайте меня!

Две зыбких тени — одна поднявшаяся из склепа, другая — проникшая сквозь три стены, — взялись перед ним за руки и так замерли.

— Лгут, что вампир, испивая от человека, делает его подобным себе в бессмертии, — произнес Владыка Сов. — Но я имею власть обернуть ложь правдой. Хотите ли вы по-прежнему быть рядом и не расставаться?

— Хотим, — ответили тени как бы слабым дуновением ветра.

— Тогда не расставайтесь, — ответил он. — Так мало плоти осталось от вас, что можете вы проникать сквозь стены, ходить по воде и летать повсюду на крыльях ветра. Так много — что не подниметесь на небо, пока обуревают вас земные страсти. На самом деле то не я вам повелеваю — «делайте одно, а другого не делайте». Такое может лишь Всевышний. Я лишь проявляю заложенное в вас изначально — такое, о чём вы, быть может, никогда не догадались сами.

— Благодарим тебя, Дух Ночи, — прошелестели голоса подобно сухой осенней листве, когда вихрь кружит её по торной дороге. — Пусть не так давит на тебя проклятие.

И как только провещали сие Айелет и Исанжель, вернулась к ним былая красота в удесятерённом виде.

Где теперь те девицы и какими путями бродит Повелитель Сов — никто не знает. Вертдом ведь не древняя Земля, а нечто иное — быть может, лучшее.

Когда старичок закончил свою повесть, Олавирхо и Барбара одномоментно вдохнули, будто до того момента поглощали не воздух, а россказни Хозяина Летучих Мышей.

— Выходит, ты был отцом Айелет? — спросила наконец Олли.

— Увы, и из одного греха я перешёл в другой, — ответил он. — Нет рядом со мной моей дочери, ибо истлел прах, а душа странствует. Может быть, пребывает вместе с подругой в Садах Блаженства, но скорее всего ещё не напитались они красотой и многобразием живого мира. Ибо не одно пространство, но и время, настоящее, прошлое и будущее, стало обеим подвластно.

— Бедный, — сказала Барба. — Если можем мы тебе помочь — стоило бы попробовать.

— Кажется, можете, — хитро улыбнулся карлик и застучал когтями сапожек по чумазой стенке котла. — Я ведь чуточку вам соврал и не выдал самого главного — наши мальчики запретили. Невинны остались обе мои дочери и не подарили искусителю самого заветного. Оттого сообщил он мне на прощание, что как только две совсем других девицы отдадут себя своим женихам и отметят грань между девством и замужеством, я стану вновь свободен. Не нужно для этого им расходиться по башням, потому что ныне соединил их мост. И в крипту спускаться вовсе не обязательно — камни за долгий срок научились разговаривать между собой. А сейчас разрешите мне вас покинуть — мои слуги уже доставили вам в светёлку немного вашей любимой овсянки с луговым мёдом, тростниковым сахаром и козьим молоком. Надеюсь, она не слишком подгорела.

Разумеется, «не слишком» было весьма оптимистичным прогнозом. В сочетании с другими веществами и запахами, крайне полезными для здоровья, овсянка производила впечатление буквально неизгладимое. В том смысле, что звала к трубе и брани.

— Ну что, — произнесла Барбара, облизав ложку и постучав ею о днище котелка, — папа Рауди готовил явно получше. Помнишь фрикасе из лягушачьих лапок и консоме из мышиных потрошков?

— О-о, — старшая сестра подняла очи горе в восхищении, безусловно непритворном, — а как замечательно у него получался жюльен из бледных мухоморов! Даже есть было можно. Хватало на всех желающих — правда, и добавки потом никому не требовалось.

— И фондю бургиньон из яиц мериносов, тушёных в кипящей молофье, — кивнула младшенькая. — До того неповторимо, что хоть на стенку чума лезь.